Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Сенька застыл на месте, во все глаза глядя на всадника. На щеках у него расцвели красные пятна, непослушные от холода губы чуть заметно шевелились. «Ну скорее же проезжай, ну, скорей, покуда не заметили!»

— Скорее, скорее, ну, подгони коня, ну! — парень не замечал, что прошептал это вслух. Всадник на миг привстал в седле, обернулся, поглядел прямо в сторону тех кустов, где схоронились они с Левкой, да, видно, ничего не заметил или решил, что почудилось, но поводья тронул. Конь зашагал быстрее, однако прошло достаточно времени, прежде чем высокая, широкоплечая фигура человека скрылась за поворотом заснеженной лесной тропки.

Молодой атаман облегченно выдохнул и вытер лоб рукавом: от волнения даже испарина на висках выступила, несмотря на мороз. Левка подозрительно взглянул сначала на дорогу, потом на него.

— Ты чего? Знаешь его, что ли?

— Да, — выдохнул Стемка. И молча закрыл лицо руками.

На миг Айфбьорну померещилось, будто совсем рядом, по правую руку от дороги, раздался чей-то приглушенный шепот. Он сжал рукоять боевого топора, огляделся, но вокруг не было ни души, только украшенные морозом ветки покачивались на легком ветерке. Сердито сплюнув, он натянул поводья посильнее и пришпорил коня, заставляя его идти побыстрее. Да и правда, кто тут может быть? Глухой лес на много верст вокруг, тишина мертвая, снежная, только дятел где-то мерно вызванивает по мерзлому стволу ясеня.

Долгой была дорога из Переяславля до Полоцка. Уже чуть ли не седмицу в седле провел бывший дружинник, спускаясь только на ночь и на недолгий отдых. А жена одна осталась почти без хозяйства, в пустом доме, в чужом неприветливом городе. Старшему сыну, слава Богу, позволили в Киеве остаться, а с младшим Айфбьорн надеялся вскоре увидеться. Почти полсолнцеворота минуло с той поры, как Стемка сбежал. Отец про себя надеялся, что даст Бог, и у младшенького жизнь сложится: в Полоцке, подальше от стольного Киева, его не знают. Всеслав, если услышит правду о происшествии, парня не выдаст: какая ему корысть? А сам мальчишка недаром пошел в отца и волей, и сильным духом: такого одна житейская беда не сломает, даже если и ранит. Отец знал — глубоко ранит, больно…

Он никогда не был с сыновьями ласков, но это вовсе не значило то, что он их не любил. Мать любит — лелеет и балует, а отцовская любовь — она другая, и не всякому дано ее понять да почувствовать всю ее силу. Айфбьорн, выросший в семье воина, с детства державший в руках меч, нож, лук и стрелы, не боялся трудностей и тому же учил сыновей. Не стали дружинниками ни Степка, ни Стемка, ну так что ж, у них своя судьба, свое счастье. Даже попрощаться не успели ни с младшим, когда уезжал, ни со старшим, когда уезжать пришлось самим.

Что ж, видно, такова жизнь северянина на славянской службе: ни дома, ни родных, ни детей вырастить, ни внуков понянчить. Ведь в семье Степана и Ариши в скором времени должен был появиться на свет долгожданный первенец. А Стемка, дурная голова, все тянул с этим, на расспросы только беспечно отмахивался, ни с одной девчонкой не гулял, только знал отец, что приглянулась ему Марья, воеводина дочка. Не того полета птица, не ровня ему.

И еще отец знал, что мальчишки вырастут честными и смелыми, не забудут близких, не подставят палки в колеса своим, не поступят дурно, если это против их совести, и это понимание для него было дороже любых ласковых слов.

После напрасного обвинения жить стало труднее. Князь Ярослав долго думал, что делать с верным дружинником и его семьей, когда тот служил ему давно верой и правдой, а теперь один раз провинился. Стоит ли искать «виноватого», когда ни послухов, ни доказательств нет? Как объяснить сыну Изяславу, почему он принимает неверное решение и в чем правда отца? И в конце концов тайно, без лишних глаз и ушей Ярослав Владимирович велел Айфбьорну с женой и хозяйством покинуть Киев. Уехать подальше от стольного города, в Переяславль, например, как тот и поступил. Не было ни публичных обвинений, ни позорного разграбления, за что Айфбьорн был князю благодарен. Но болело сердце только за то, что сын на себя чужую вину принял, и из-за этого страдают все, а тот, кто истинно виноват, сухим из воды вышел.

В отличие от Киева и Переяславля, Полоцк принял его хорошо. Большой, светлый город, раскинувшийся на разливе двух рек — двух сестриц, Двины и Полоты, укрытый с трех сторон густыми северными лесами, очерченный изгибами занесенных снегом дорог. Избы посада были разбросаны на пологих склонах холма, и некоторые узкие улочки даже спускались на самый берег Двины. Княжеский двор, обнесенный гладко обструганным частоколом, встретил приезжего чужака разноголосием гула, но гул этот казался спокойным и приятным: люди работали, никто не бунтовал, в маленьком северном уделе все было тихо и мирно.

Князь полоцкий вышел встретить гостя. Статный, высокий — нагибался под деревянными балками в переходах, — с темно-русыми кудрями, подхваченными повязкой из кожи вепря, точь-в-точь как кудесники носили. Айфбьорн, впервые поглядев на него, сразу понял, почему его волхвом и чародеем прозвали. Что-то такое необъяснимо чужое, нездешнее сквозило во всей фигуре князя, его жестах, движениях и голосе, а особенно — во взгляде чуть прищуренных серых глаз. Стараясь не думать о ходивших про него слухах, датчанин склонил голову, приложив широкую твердую ладонь к груди:

— Здравия, княже.

— И тебе здравия, — откликнулся Всеслав на варяжском наречии неожиданно для гостя. — Садись да говори, кто ты, откуда, что за дело ко мне?

— Зовут меня Айфбьорн Гуннарссон, был на службе у князя Ярослава, да разошлись наши пути. Из Переяславля сюда ехал. Хочу остаться в твоем северном уделе, а заодно и с сыном повидаться. Полсолнцеворота назад он сюда приехал…

— У нас в Полоцке датчан нет, — нахмурился Всеслав. — И никто не приезжал с минувшего лета.

Северянин побледнел. Медленно поднялся, опираясь обеими руками о столешницу. Длинные закрученные усы его дрогнули, когда он покривил губы, как от зубной боли.

— Не приезжал? Как?..

— Как его звать? — спросил князь вместо ответа.

— Стемир. Дома Стемкой звали…

— Стемир, Стемка… — Всеслав задумчиво потер переносицу, словно напряженно вспоминая человека с таким именем, и в конце концов сдался. — Нет, не знаю. Сын, говоришь?

И Айфбьорн, не сдержавшись, рассказал ему все. Каковы нравы в стольном Киеве, как справедлив и честен воевода, как смелы люди, которые прячутся по норам, как крысы, и боятся в вине своей покаяться. Как он сам, лично, пытаясь спасти младшего сына, отправил его в Полоцк, велел начать новую жизнь, забыв о прошлом и помня только родную семью. Как их самих из града выслали, не поглядев на то, что «виновника» давно и след простыл. А ведь они не землепашцы, он воин, а жена его одна хозяйство не поставит, теперь хоть в работники нанимайся…