Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Всеслав слушал внимательно, только задумчиво хмурился, глядя в сторону. Он видел датчан на службе у великого князя и раньше, но не предполагал, что кто-то из чужеземцев мог быть его другом. От них никогда не знаешь, чего ждать: свои-то люди всегда известны, а вот что на уме у чужаков, один их Бог знает.

— Найдем твоего сына, — сказал он, когда Айфбьорн умолк. — Оставайся покуда в городе, да и жену свою привози, как обживешься. Негоже родным порознь. А хочешь быть воином — будешь. Только на кресте мне поклянись…

— Некрещеный я, княже. Хочешь — перед своими богами обет дам. Наш Тор — что ваш Иисус Христос, слово нарушишь — пощады не будет.

— Поглядим, — согласился Всеслав.

Но шло время, а удача, казалось, совсем отвернулась от северян. Айфбьорн остался в дружине, но первой его заботой было исчезновение сына. Он знал, что Стемка — честный малый и лгать таким образом не станет, потому и боялся за него: в пути могло что угодно случиться, к тому же, парень тогда только-только оправился. Но поиски и ожидание успехом не увенчались: прошла зима, месяц лютый сменился месяцем сакавиком, а Стемир в Полоцке не объявился.

Зато с границ удела, куда были посланы дозоры, шли тревожные вести одна за другой. Десятники докладывали, что в сторону Новгорода и Пскова идут две дружины, впереди всех — княжич Изяслав с братом. Не пошли к Полоцку, видно, не решились, боясь заблудиться в лесах и болотах, но кружной путь на север занял бы еще две седмицы. Когда первая луна весны — холодной, снежной — перевалила за середину, Всеслав приказал сотникам собирать людей. Все, кто хоть немного владел оружием, встали в строй: против двух многочисленных дружин Переяславля и Киева трех сотен воинов-полочан было явно недостаточно, и простые люди, ремесленники, мастера и охотники, тоже покинули город.

По земле стелился седой предрассветный туман, горизонт светлел, солнце вставало и окрашивало облака в золотисто-румяный цвет. По лагерю кое-где палили костры без дыма; густой лес хорошо скрывал полоцкую дружину, и старшие кмети лишь ожидали удобного часа, чтобы выйти и спуститься незамеченными к реке, под прикрытие стен города.

Митька грелся у костра и с недоверием рассматривал лежавшее возле него оружие: меч и маленький боевой топор. Его орудиями были штихель, чекан, драгоценные металлы. А к этому он был непривычен и знал, что руки дрожат не от холода, а от страха.

Всеслав подошел почти неслышно, только скрип сапог по снегу выдал его. Опустившись на бревно рядом с мальчишкой, он взял его меч, взвесил одной рукой, перебросил рукоять из ладони в ладонь.

— Хороший меч, ладный. Где взял?

— Дядька Тимофей дал, — улыбнулся Дмитрий. У них с сотником давно была дружба, еще с тех пор, как умерла Митина мать. Тимофей хотел взять его к себе в семью, но жена воспротивилась: и так девятеро по лавкам, куда десятого? Но с тех пор старший дружинник покровительствовал пареньку во многом.

— Держать-то хоть умеешь?

— Умею, — Дмитрий покраснел. Все-таки не совсем уж он слабый и неопытный.

— Чтобы нанести сильный удар, нужно крепко на ногах стоять. Лучше, если бить наискось, тогда крепче получится. Меч береги, без него в бою как без рук, топором биться хуже. Отклоняйся, когда клинок в лицо идет. Когда по ногам — отступай, отступлением не гнушайся. Это необходимость, а не трусость. И еще… не бойся бояться. Будь осторожен. Береженого Бог бережет. Понял?

— Понял.

— Соображаешь теперь, почему я позволил тебе на суде драться?

Парень молча опустил голову. Признаться честно, сразу не понял, но теперь осознал. Всеслав хотел научить его сражаться по-настоящему, зная, что однажды ему все-таки придется это сделать, и будет лучше, если он научится заранее.

У реки запели рожки и засвистели стрелы, и это словно послужило сигналом. Перелесок ожил, рассыпался по заснеженному берегу реки, и тут же снег обагрила кровь, хрупкий морозный воздух разорвали крики, стоны, ругательства, ржание коней и звон мечей, топоров, булав. Бежать пришлось прямо по открытому полю, ни деревца, ни холма, чтобы прикрыться. Дмитрий огляделся вокруг: не было рядом князя, точно в воздухе он растворился, а ведь только что они разговаривали! Знакомый голос, громкий, властный, послышался ему где-то в отдалении.

Справа и слева он уже был окружен. Свои, чужие, — ничего не было понятно, ни одного знакомого лица, ни одного приказа, что да как делать, куда бежать, с кем драться и кого беречься. Мимо лица свистнула стрела; он едва успел отклониться. Не умея пользоваться щитом, он с досадой думал, что тот только мешается. Свое оружие показалось легким, ведь когда не думаешь о тяжести, совсем перестаешь обращать на нее внимание. Руки двигались сами, отдельно от мыслей, внутри остался только опустошающий страх: страх перед смертью, которая может настигнуть в любой миг; страх перед нарушением заповеди Божьей — «Не убий», — наказывал Христос, и поэтому сам факт отнятия чужой жизни вопреки слову Господа связывал руки. Не думая о том, что может случиться и стараясь только не попасть под удар, Дмитрий размахивал мечом налево и направо, и совершенно вылетело из головы все, о чем накануне говорил Всеслав.

…Мир опрокинулся, небо слилось с землей, звон клинков и мечей, стоны раненых, крики и ругательства воинов вокруг — все сплелось в один невообразимый шум. Одного из нападавших Всеславу удалось отвлечь, ударить острием меча со спины и сбросить с берега, но тут же его место занял другой человек. Что-то смутно знакомое почудилось князю в его привычных, отточенных движениях: то ли непоколебимое хладнокровие, то ли непринужденная волевая стать. Правда, вспоминать и раздумывать было некогда. После нескольких ударов соперника вдруг повело вбок, и он упал на колени в снег.

— Всеволод, — выдохнул Всеслав, в свою очередь тоже опуская оружие, и голос его показался охрипшим от волнения и плохо скрываемого удивления. Свободной рукой раненый воин стащил шлем, и по лицу его рассыпались светлые кудри. В полутьме никто из них не видел другого, но оба безошибочно догадались, с кем сражаются.

— Всеволод, — уже тише повторил Всеслав с легкой, почти насмешливой улыбкой. — А помнится мне, ты крест целовал на мире?

— Это да… — с трудом выговорил князь переяславский. Под его свободной ладонью хрустнула ветка, как будто перебивая его. — Так братья отговорили…

— А ты верен был кому? — жестко спросил Всеслав, разворачиваясь и снова глядя в упор на него. — Им? Или мне? Кому клятву давал?

Собрав остатки сил, Всеволод поднялся. Клятва, клятва… Об этой клятве он только и слышал последние несколько солнцеворотов. Не давал старшим братьям покоя мир с полоцким князем, не нравился, хотя сам Святослав тоже согласился подписать берестяную грамоту.