Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

— Пусть мечи наши подтвердят клятву! — тихо, но твердо воскликнул Всеволод. — Видит Бог, я не хочу твоей смерти, но и брату я останусь верен.

— Будь по-твоему, — Всеслав перехватил оружие.

Когда занесенный меч со свистом врезался во что-то твердое, Дмитрий испугался. Лезвие ударилось о щит оказавшегося перед ним противника. Парнишка пригляделся: из-под сбившегося набок шлема было видно молодое лицо без тени страха или смущения в глазах. Соперник был таким же, как и он сам, — вероятно, ему не было еще и двадцати солнцеворотов. Однако все его движения были точны и быстры, в отличие от движений неопытного юного мастера, которому меч в руках держать пришлось в жизни только раз.

Скрестились мечи юношей. Звонко загудела раскаленная сталь, внизу, казалось, дымилась земля. Ноги неудобно путались в снегу, Митька поскользнулся и, не удержав равновесие, упал, оперевшись на колено, прикрылся одной рукой и на мгновение крепко сомкнул глаза. Молодой дружинник, сражавшийся против него, совершил промашку, и тем самым Дмитрий выиграл один миг, чтобы подняться. Сосредоточив все внимание на ударе и бросив на него все силы, он вовсе упустил из виду оружие противника, то задевающее его щит, то ударявшееся о лезвие его меча так, что едва ли не сыпались искры. Поэтому, когда накалившееся в бою лезвие чужого меча ударило справа под ребра, с размаху пробив плотный кожух, Митька только испуганно удивился, ведь так странно и так неправдоподобно было умирать в неполных восемнадцать лет. Разорванная рубаха намокла от крови, вся правая сторона налилась вязкой свинцовой тяжестью, сердце быстро забилось где-то в горле. Стиснув зубы от боли, он согнулся пополам, выронил щит, зажал свободной рукой рану. Попытался выпрямиться, но от слабости, пришедшей уже после удара, в глазах плыло и двоилось, закружилась голова. Клинок выскользнул из обессилевшей руки. Противника уже не было видно за туманом, и Дмитрий не понимал, чудится ли ему эта дымка или вправду тянется вдоль пологого берега реки.

Небо с болью резануло по глазам. Отчаянно-ясное, до прозрачности синее и бескрайнее, оно сияло и переливалось, как купола собора на солнце. Рваные клочья тяжелых облаков разогнал ветер, он же принес с реки запах мокрой земли, свежей травы и весенней сырости.

Дышать было трудно. Словно обломок копья встал между ребрами, с каждым медленным, осторожным вздохом вонзаясь все глубже. С ветром ненадолго стало легче. Холодный, влажный, как роса на летней траве поутру, он остужал разгоряченное лицо и слегка трепал волосы, путаясь в кудрях. И шлем слетел, пропал, значит…

Тишина вокруг звенела жуткая. Не скрипели остатки весеннего снега под чужими сапогами, не стучало оружие, оглушая всех, кто приближался хоть на десяток шагов, не было слышно ничего, только где-то вдалеке, в березовой роще, выводила трель горлинка, да перекрикивались серые воробьи, скачущие на тонких обнаженных ветвях и вконец ошалелые от первого солнца.

Он попытался подняться — не получилось. Хотел опереться на руку — та не послушалась, только под доспехом что-то глухо хрустнуло, и снова накатила нудная долгая боль. Рукав был залит кровью, намок и отяжелел; под ладонью на грязном снегу осталось несколько темных пятен. Своя? Чужая? Крепко стиснув зубы и дав себе обещание перетерпеть один раз, он вцепился в снег, ища опору, но мокрые пальцы заскользили и не удержали. Яркое синее небо слепило глаза.

И тут же, словно в ответ невеселым думам, где-то справа заскрипели под кожаными поршнями снег и мерзлая земля, застучал меч в ножнах, раздался звонкий крик:

— Всеслав!

Прокатился эхом — и смолк. Шагов больше не было слышно. Зато вдалеке, будто сквозь туман, слышались чьи-то приглушенные голоса, и вдруг снова:

— Всеслав! Всесла-ав!

Под рукой нашлись крепкие корни, не засыпанные снегом. Неловко оперевшись на здоровую руку, он с усилием встал, воткнул в твердую землю меч, придерживаясь за него, как за посох. Из перелеска, мокрого и почерневшего от тающего снега, спотыкаясь и поскальзываясь на проталинах, кинулись навстречу пятеро. Без доспехов, без шлемов, почти все безоружные, проваливаясь в грязном снегу по колено, старшие кмети, как мальчишки-подлетки, окружили князя, принялись наперебой хлопать по плечу, по спине, всякий старался встать поближе. Едва держась на ногах от усталости, Всеслав не помнил, что говорил в ответ на расспросы и удивленные возгласы. Радомир, Тимофей, Федька Стрела, молодой лучник Вихорко, посадник Добросвет — все самые первые, самые близкие друзья были здесь. Усталые, здорово потрепанные, но живые, и это главное.

Не нужен был Всеславу Киев. И Новгород не нужен, и чужие уделы тоже не нужны. Он отстоял то, что было ему дорого: испокон родную землю кривичей, завещанную северному народу еще со времен Владимира и княгини полоцкой Рогнеды. Не было бы земли — прервался бы долгий и славный род Рогволодовичей, не осталось бы кровных полочан — не стало бы родной стороны у кривичей, у всего многочисленного племени торговцев, охотников, мастеров и храбрых воинов.

Не за веру сражался Всеслав. Ценил он равно и веру предков, что поклонялись языческим богам и молились деревянным лесным идолам, и новую веру, ромейскую, которая стала настолько сильной и крепкой, что уже объединяла Русь под золотыми куполами и крестом святого распятия. Ни одна вера, которую он знал, не поощряла кровопролитные войны меж родными братьями, а остановить их было сейчас невозможно. Всеслав лишь надеялся, что одумается Изяслав, князь туровский и будущий киевский, что поймет он в скором времени советы отца и сам, без чужого вмешательства прекратит эту никому не нужную войну.

Ранняя весна звала пахарей на поля, охотников — в леса, рыболовов — на берег широкой разливающейся реки Двины. Пришла пора возвращаться, родные всех ждали дома: братьев, сыновей, мужей и отцов. И Изяслава ждала чужеземка, княгиня Гертруда с маленьким сыном, и Всеслава ждала Александра, и он всей душой хотел остановить вражду с Киевом, жить в мире, чтобы в мире росли дети и жизнь строилась на правде и чести.

— Что произошло? — спросил Всеслав, когда первая радость поутихла. — Отчего бой кончился?

— Новогородцы отступили, — ответил за всех Федька Стрела.

— Не слушай его, княже, — вмешался Радомир. — Мы отступили. Я приказал. Потеснили их к стенам, загнали в город. Люди рвались посад пограбить, да мы с Тимошкой и Горяем Степанычем не пустили. Да еще думали, ты погиб. Искали, звали, не нашли… Уже и не чаяли… Ты идти-то сможешь?

Всеслав задумчиво осмотрел порванные аккурат под широким поясом пластины, зачерпнув снега, кое-как стер кровь с помутневших доспехов. Даже кольчуга, и та была порвана, разошлись мелкие кольца от сильного удара сулицей. Хороший удар пришелся, такому позавидуешь, коли не почувствуешь на себе.