Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

— У нас нынче самые лютые морозы, — вспомнил Всеслав, услышав о родном граде. — Снегу за ночь наметает, что здесь за всю зиму не станется. Детишки на улицу носа не кажут, на Двине лед — ничем не проломишь. До самого красавика-месяца [17] Красавiк — древнее белорусское название апреля. Цветень — древнее украинское. Согласно реконструкции древнего белорусского языка, некоторые названия месяцев, предметов одежды и быта различались в языках разных племен — см. кривичи (Полоцк) и поляне (Киев). холода.

— Красавика? — Дарен непонимающе приподнял одну бровь.

— Цветень по-вашему. Там, за ним, уже, почитай, лето. Березы плачут, ивы распускают кудри, землю солнышко греет… Так что в Новгороде-Северском было?

Дарен помолчал. Повертел в пальцах обледеневшую веточку, зачем-то снял рукавицу, надел обратно. Его рука чуть заметно подрагивала. Стоит ли говорить? Или лучше сейчас смолчать, а после, когда все будет уже точно сделано и решено, тогда — сказать?

В Новгороде-Северском горожане, уставшие и измотанные голодом и беспрестанными набегами кочевников, подняли бунт, потребовали «коней и мечей», чтобы самим обороняться, раз князь с дружиной защитить не может. Дарен и кстати, и некстати оказался на городской площади в тот самый день. Шумно было, людно, от быстрого бега и плотной толпы — жарко. Молодой мужик в овчинной телогрейке тяжело бил в колокол, глухие и гулкие удары разносились далеко по узким грязным улочкам. Народ быстро собрался на площади; крепко сжимая руку Невзоры в вязаной рукавичке, Дарен пробирался поближе к колоколу и наскоро сколоченному деревянному помосту.

Люди кричали, кричали, не слушая друг друга, и их изможденные, сиплые и злые голоса слились в один протяжный крик, полный безнадежности и отчаяния. Можно было стерпеть междоусобицу, которая простой народ почти не задевала, но нападения кочевников стерпеть было уже нельзя. Они никогда не приходили просто так: вырезали или уводили в плен целые села, угоняли скот, сжигали дома, посевы, целые слободы сгорали в огне безвозвратно, и это было страшнее простого кровопролития. Бессмысленное, слишком жестокое и потерявшее всяческое обличье зло не получалось уничтожить оборонительными походами. Не получалось залить ведром воды этот разгоревшийся пожар.

Почти весь город в тот вечер был на площади. Колокола горестно призывали образумиться, вторя громким просьбам митрополита Леона, но все напрасно. Только когда князь Всеволод появился во главе десятка бояр и с их помощью поднялся на деревянный помост, гул голосов мгновенно стих, будто его оборвали.

— Что вы делаете? — закричал князь, оглядывая то одну сторону площади, напоминавшую растревоженный муравейник, то другую. — Чего вы требуете? Ничего за душой не осталось, так вы других погубить готовы!

— А ты не готов за град родной голову сложить! — выкрикнул кто-то снизу. Тут же его подхватили, подняли вверх, толкая к помосту. — За каменными стенами в тереме отсидеться не страшно!

— Прикажи, княже, мечи дать, сами против крыс степных пойдем!

— Не надобно нам дружины, мы сами воеводы!

— Прикажи только!

Оглушенный бурной людской рекой, Всеволод на миг зажмурился, потом вскинул вверх правую руку, призывая к молчанию. Не сразу, но площадь притихла.

— Братья, — промолвил князь негромко в наступившей тишине. — Братья, я знаю, как это тяжело: видеть горящие поля, леса и села и осознавать свое бессилие. Повремените в полымя бросаться, братья. Слово даю, мы отомстим за павших, отомстим за ваших жен и детей, только не сейчас. Объединиться надо! Великий князь Изяслав и его дружина придут к нам!

— Врешь! — вырвалось из-под помоста облачко белого пара. Князь нахмурился, поглядел вниз, но не увидел человека: верно, его уже оттеснили назад.

Потом еще что-то говорили бояре, ближайшие княжеские советники, но их мало кто слушал. Дарен пробрался подальше от помоста и, заметив среди собравшихся парня-мастера, на вид сверстника, ухватил его за рукав кожуха:

— Что тут? Пошто народ расшумелся?

— Аль не слыхал — половцы посад пожгли, купцов из Киева порешили прямо на дороге. Да не впервой уже! — синие глаза молодого мастера сверкнули гневом.

— Что же ваш князь медлит? — воскликнул Дарен.

— Да кто его знает, — тот поморщился и неопределенно повел плечом. — Говорит, мол, защиты у нас мало, против кочевников не выстоим. Да трусит он, и все тут! — отрезал он вдруг, махнув рукой.

— Другой бы не струсил?

— Всеслава Полоцкого и просить бы не пришлось. Сам бы повел всех против степняков, когда б его град так пожгли. Он, старики бают, ни одной сечи не проиграл. А враги, едва увидев его дружину, — сразу бежать…

— Будет врать-то, — усмехнулся Всеслав. Непонятно было, польстил ли ему Дарен в своей рассказе, или и вправду о полоцкой дружине разлетелись такие слухи, но так или иначе, новгород-северский мастер был прав в одном: плохо, что князь Всеволод так медлит. Пожалуй, половцы весь Переяславль и Новгород-Северский подожгут, разграбят, и тогда он опомнится. А помощи ждать неоткуда, Изяслав, старший брат, свой Киев охраняет, свой престол.

— Все правда, княже, вот те крест! — горячо воскликнул парнишка. — За такую славу, как о тебе, другие бы многое отдали.

В Новгороде-Северском они пробыли недолго. Обручились с Невзорой, но до родительского благословения в церкви не венчались: нельзя, да и Невзора отказалась, боясь отцовского гнева. Но теперь она стала невестой Дарену, и тот уже почти верил, что уговорить отца ее, боярина Федора, так уж трудно не будет после всего, что они прошли вместе с девушкой.

Правда, на обратном пути тоже сильно замешкались. Возвращались через переяславские села, заглянули на двор к бабке Ладе и Ульяне. Вестей о брате девушки у них, конечно же, не было, но Невзора очень хотела повидаться и ободрить подругу. Из-за этого потратили лишнюю седмицу, но Дарен своей невесте отказывать не стал. И неизвестно, что случилось бы на дороге из Переяславля до Киева, не будь этого маленького промедления, но в произошедшем Дарен винил себя, свою неосмотрительность и уверенность.

Ехать пришлось лесом долго. Иногда дорога была широкой, чистой, а порой зарастала до узкой тропки, так, что пешему пройти сложно, о конном даже и говорить нечего. Лошадь шла медленно и неспешно, разогнать ее рысью среди деревьев и низких колючих кустов не получалось, и желание добраться до какой-либо деревеньки, покуда не стемнеет, не исполнилось. Лес проезжали по темноте, и Дарен, невольно напугав свою спутницу, вынул оружие, одной рукой придерживая натянутыми поводья. Невзора сидела перед ним, боком, прижимаясь плечом к его груди, и он понимал, что с ней рядом, если потребуется, обороняться не сможет: будет думать, как бы ее не задело, и даже самую простую схватку проиграет.