Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Александра сама чувствовала, что хворает, но никому об этом не говорила, надеясь, что все дела и заботы помогут ей забыть о себе и поскорее оправиться. Ее мучил жар, поднимавшийся по утрам, мучили ночные приступы кашля, и она всегда старалась, чтобы этого никто не слышал, особенно дети. От постоянного голода она была слаба и бледна, как увядшая осенняя былинка, но — крепилась, хранила спокойствие, помогала всем, кто нуждался. Почти весь хлеб из закромов раздали неимущим семьям, где было много детишек, а отца или матери не стало. Почти все свои украшения и драгоценности княгиня отдала приезжим купцам, обменяв их на зерно, муку, привезенные из других, не пострадавших уделов крупу и овощи. Так было правильно. Так было немного легче. Она ни на миг ни о чем не жалела.

О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды. Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию. Господи, помилуй…

— Где же ты, родной мой, сокол мой ясный, услышишь ли ты меня? Вспомнишь ли мой голос? Поверишь ли? Верь, прошу тебя, об одном прошу, и мы все верим и ждем. Ждем, что ты вернешься, и все будет по-прежнему. Только не забудь нас и вернись, Господи, только вернись…

Забыв о молитве, Александра сжала продрогшие руки и шептала слова любви, надежды и веры, понимая, что супруг ее не услышит, но, быть может, поймет ее слова, сердцем почувствует, ведь два любящих сердца услышат, узнают друг друга, как бы далеко ни развела их судьба, как бы ни было трудно и больно, одна вера и одна любовь на двоих должна защитить, помочь, спасти.

И о детях молилась Александра, не было ни дня, чтобы она не вспоминала Романа и Ростислава, ни дня, чтобы она не обращалась к старшим мальчикам точно так же, прося их верить, надеяться и помнить. Колокольный звон поднимал молитвы всех горожан в снежные небеса и, разлетаясь пушистыми хлопьями снега на ветру, уносил слова каждого к тем, для кого они были произнесены. Александра верила, что Всеслав и мальчики ее услышат и вспомнят.

Пресвятую, пречистую, преблагословенную, славную Владычицу нашу Богородицу и присно Деву Марию, со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга Христу Богу предадим. Господи, помилуй…

На выходе из собора молодой наместник великого князя, его сын Святополк, покинул придел быстрым шагом, вышел первым, встал на пути у Александры и окруживших ее сыновей. Велел старшим гридням, боярам, ступать по домам, а сам остался на паперти, не позволяя уйти княгине.

— Что ж ты, мать, делаешь, — протянул он негромко и язвительно, окинув Александру долгим холодным взглядом. Женщина гордо приподняла подбородок и расправила плечи, одернула пуховый платок и протянула в сторону руку, останавливая рвущихся вперед мальчишек. — Ты своим сыновьям проходу не даешь. Пошто у своей юбки их держишь? Аль они от того тебя любить больше станут? Ошибаешься, Александра.

— Не тебе, Святополк Изяславич, решать, как мне сыновей воспитывать, — ответила княгиня спокойно и сухо. — Не ты мне их подарил, не в твоем уделе они будут князьями, а заветы родного отца они всегда будут помнить, и другому я их учить не стану.

— Они воины, мать, воины и будущие правители, а ты их, как детей малых… — начал было Святополк, но вдруг Борис, осторожно отстранив твердую руку Александры, бросился вперед, закрывая ее собой:

— Не смей, пес, мать позорить! Тебе ли говорить о чести да храбрости! — зло выплюнул он прямо в лицо князю. Его поджатые губы задрожали от гнева, светлые брови сурово слетелись к переносице, глаза полыхали молниями, и на миг Святополк даже опешил от таких слов, а потом, опомнившись, выхватил из-за пояса лошадиную плеть, коротко замахнулся и наотмашь ударил парнишку по лицу. Борис вздрогнул, его голова дернулась назад и вбок, но он даже не поморщился, только, отвернувшись, прижал ладонь к обожженной ударом щеке. Александра вскрикнула, повисла на руке у разгневанного князя:

— Оставь, оставь, Святополк Изяславич! Бориска, кланяйся! Проси прощения!

— И не подумаю, — глухо промолвил Борис. — Я всю правду сказал!

С этими словами он развернулся и помчался прочь, к темнеющему за церковными воротами посаду. Святослав рванулся было за ним, но, поразмыслив, остановился: все одно брата сейчас не вернуть, зная его горячий крутой нрав и дерзость в часы гнева, только хуже будет.

Святополк и Александра смерили друг друга ледяными взглядами. Им разойтись никак было невозможно. Александре сразу опротивел его гордый и надменный вид, его вседозволенность и безнаказанность. Она и помыслить не могла о том, чтобы быть хозяйкой дома, который принадлежит ему. Не пускала его ни в свою горницу, ни в горницу Всеслава, ей все казалось, что одно его присутствие оскорбит честь мужа. Теперь же, когда он впервые поднял руку на ее сына, она отчетливо поняла, что так продолжаться больше не может.

Мальчики возвращались домой взволнованные и притихшие. Они все видели и слышали, они стояли рядом и каждый про себя думал, что, будь он на месте Бориса, то поступил бы точно так же. Ни один из них, даже самый младший, Глеб, не побоялся бы защитить родную матушку, ответить на обидные слова князя не менее смело и дерзко. Только вот… что теперь с Бориской будет? Он так скоро не воротится. А когда воротится, то князь Святополк не преминет случаем наказать его за дерзость. Эта мысль пугала всех троих, пугала, но не останавливала.

Святослав, бывший самым близким к Борису, решил, что будет бороться вместе с ним, и никакие удары, никакие оскорбления его не остановят. Чем он хуже старших, Романа и Ростислава, которым нынче даже тяжелее, чем им всем, но они ведь держатся? Наверняка не жалуются и не плачут. Они мужчины, они воины, будущие князья, а значит, их пример — пример для всех остальных братьев.

На северный Полоцк мягко и незаметно опустилась ночь. Засветились желтоватым светом мутные окна, стихли голоса, скрипы повозок и дверей, лай собак, мычание коров и вечерний колокольный звон. В печных трубах завывал ветер, гулко хлопали деревянные ставни. Сжавшись от холода под теплой вязаной шалью, Александра раз за разом вспоминала минувшие события. Как же так могло получиться? Раньше у нее и молодого наместника не было ссор, только сухая и холодная наверняка взаимная неприязнь, нынче же это переходит пределы дозволенного. Женщина не могла уснуть: не давали покоя тяжелые мысли, мысли о сыне — где он, что с ним, когда вернется? Да и глубокий грудной кашель, ставшей уже привычным, мучил бесконечно.

— Сашенька, спишь? — послышался где-то совсем рядом встревоженный шепот травницы Дарьи. Александра теперь ночевала в девичьей, но это ее ни капли не смущало. — На-ка, выпей. Полегче станет!

Дарья помогла Александре сесть, поддерживая ее под локоть, подала деревянную миску с горячим отваром из имбиря, облепихи, листьев земляники и меда. Обжигаясь, Александра сделала несколько глотков и, снова закашлявшись, откинулась назад. Дарья поплотнее укутала ее еще одним пуховым платком.