Вольфганг Акунов - Сказание о наших готских предках

Но кто осмелился бы вести речь о голодном желудке в тот исторический момент, при описании событий 408 и 410 г.г., когда — впервые после Ганнибала — у ворот «Вечного Города» появился неодолимый враг! Рим стал миром — миром, разделившимся в себе, охваченным смутами и волнениями. Народные восстания, гражданская война, всяческие бедствия — ко всему этому огромное сообщество давно уже привыкло. Но как внешнему врагу удалось проложить себе оружием дорогу через сотни миль исконных римских земель к самому центру римской власти? Не должны ли были у этих дерзких пришельцев отняться ноги, когда они осмелились ступить на священную землю древнего Рима?

Аларих, торжественно именуемый во всех латинских источниках (несмотря на совершенную им — «римским» магистром милитум — явную измену «римскому делу») на римский лад «Аларик(ус)», однако, не испытывал никакого священного трепета перед священной землей, по которой ступал. Не думая, скажем, снимать свою обувь (как ветхозаветный Иисус Навин под стенами Иерихона). Возможно, потому, что был знаком лишь с Готской библией Вульфилы (в которую ветхозаветная книга Иисуса Навина, как нам известно, не вошла). Аларих хорошо знал, чем был Рим. И еще лучше знал, чем Рим больше не был — главой и повелителем мира. Уже давно Гонорий дрожал (от страха, не от лихорадки) в болотах Равенны. Уже давно западный император отказался защищать свою столицу. Уже давно сама столица отказалась защищать себя. Тщетно пытаясь скрыть от себя свое уже совершившееся внутренне предательство самой себя трусливым убийством вдовы Стилихона Серены (приемной дочери Великого Феодосия!), задушенной, по указу римского сената, «дабы она не предала град на Тибре Алариху» (!). Ее убийством римские сенаторы (формально продолжавшие считаться высшей властью — ведь сам император считался лишь первым из них!) надеялись «нагнать страху» на не боявшихся ни Фрауйи, ни черта, воинов неустрашимого вестготского царя! И вообще, поведение римлян характеризует их самым что ни на есть нелестным образом. После убийства Стилихона римские воины набросились на семьи и имущество германских наемников Ветхого Рима. Не на самих германских «федератов», дравшихся за этот самый Ветхий Рим далеко от Италии. А на беззащитных жен и детей этих германских «федератов». Перебив не меньше тридцати тысяч супруг и чад этих верных защитников Первого Рима…

Все это было известно Алариху. Поэтому он позволил жителям «Вечного Города» пару недель дрожать, питаться кошками, охотиться на крыс и молить готов о пощаде. Тем самым гордым римлянам, что еще недавно, казнив сына Стилихона, выставили его отрубленную голову на всеобщее осмеяние и поругание. Хотя ему, верному соратнику своего столь же подло убитого отца, римляне были, как и Стилихону, обязаны спасением Рима от орд Радагайса…

Поэт Клавдиан, вынужденный скрываться некоторое время после убийства Стилихона, опасаясь за собственную жизнь (уж слишком усердно он воспевал впавшего в немилость полководца: «Ибо приязненну мирит со мной внимательность ныне / Или величье войны иль к Стилихону любовь» и проч.), пытался, тем не менее, как мог, пробудить в римлянах прежнюю доблесть, воспевая Рому (латинское название Рима, женского рода) в звучных стихах:

Лахесис была одной из Мойр (или, по-гречески — Парок), античных богинь судьбы (аналогичных нордическим Норнам). Пророческим строфам Клавдиана придает странно злободневный характер то, что он связывает эту судьбу с Танаисом-Доном и с Меотидой, т. е. с Меотийским болотом (Азовским морем). Именно из-за Меотийского болота явились гунны. Именно оттуда исходило давление, под которым дошли до Италии готы Алариха.

На деле же реальность, с которой Рим на Тибре был вынужден смириться той голодной зимой, была гораздо менее величественной и торжественной, чем можно было судить по фантазиям впавшего в опалу вслед за своим казненным покровителем поэта. О чем свидетельствовал в своей «Новой истории» уже цитировавшийся нами Зосим(а).

Современник тех трагических для Рима и римлян, «запертых, как свычно скотине, боязньми» (Клавдиан) событий, вполне достойный доверия (хоть и язычник, верящий притом в официальную версию о «предательстве императора Запада мятежником Стилихоном»):

«Смерть Серены, однако, не заставила Алариха прекратить осаду (похоже, убийцы вдовы Стилихона сами поверили своим возведенным на нее необоснованным обвинениям в «измене» — В.А.). Он окружил город со всеми воротами и, завладев рекой Тибр, перекрыл проникновение продовольственных запасов из порта (Остии в устье Тибра — В.А.). Несмотря на то, что римляне осознавали (это еще большой вопрос, осознавали ли? — В.А.) всю тяжесть положения, они все же решили держать оборону, ожидая, что в любой день может прийти помощь городу из Равенны» («Новая история»).

Коль скоро это так, римляне все еще не поняли, что в Равенне нет второго Стилихона (чьи бюсты и статуи были при всенародном ликовании низвергнуты не только там, но и в самом Первом Риме).

«Однако, когда никто так и не пришел, их надежды погибли. Римляне решили сократить свой продовольственный паек и съедать лишь половину от ранее положенной нормы. Еще позднее, когда нужда усугубилась, от прежней нормы осталась лишь треть. Когда не осталось уже никаких надежд на снятие осады, а запасы продовольствия иссякли, голодающих горожан внезапно охватила чума. Трупы лежали везде и, так как трупы не могли быть похоронены за городом из-за перекрытия врагом всех выходов, город стал их могилой» (Зосим).

К упоминанию античными источниками названий тех или иных эпидемических заболеваний следует относиться осторожно. Поскольку боевых действий за Рим еще не велось, а зимой в Риме достаточно холодно, непогребенные мертвецы и трупы животных вряд ли могли вызвать в осажденном «центре обитаемого мира» эпидемию чумы. Скорее град на Тибре поразила эпидемия холеры или, может быть, дизентерии. Вызванная поеданием осажденными «потомками Энея и Ромула» того, что людям употреблять в пищу ни в коем случае не рекомендуется.

«Когда их (римлян — В.А.) положение стало безвыходным, над людьми нависла угроза людоедства. Из-за всеобщей ненависти и отвращения к людям, облеченным властью, римляне решили отправить к врагу посольство, которое довело бы до его сведения, что осажденные готовы на мир, но только на приемлемых условиях. Но они также готовы сражаться, потому что римский народ, взявшийся за оружие, вследствие его постоянного употребления и в дальнейшем не страшится боевых столкновений».