Жауме Кабре - Ваша честь [litres]

– «Итак, бедняжке Магидельоп Десфлох не удалось позвать на помощь по причине крайнего испуга. Однако обвиняемый, опасаясь, что его присутствие обнаружат другие постояльцы гостиницы „Четыре державы“, в случае если такая выдающаяся певица, как Десфлох, закричит во все горло, с невероятными силой и мастерством решил заставить жертву замолчать, заткнув ей рот. Вышеупомянутая дива в ответ на этот трусливый и презрения достойный шаг решила оказать сопротивление и, защищаясь, сорвала с шеи убийцы свидетельствующий о его преступлении медальон. А тот, дабы избежать проблем, вонзил ей в шею бывший при нем кинжал. Этой раны было достаточно для того, чтобы прикончить убитую». «Прикончить убитую»?

– Я хотел сказать, прикончить жертву, ваша честь.

– Тогда исправьте это, Рамио.

– Будет сделано, ваша честь.

– «Потом, чтобы удостовериться в том, чтобы пташка не запела…» Послушайте, Рамио, послушайте… придется вам это исправить, потому что, если ее уже убили, с чего бы она вдруг запела, понимаете ли.

– Да, ваша честь.

– Итак, чтобы удостовериться и прочее, «он вонзил ей кинжал в сердце, вытер руки о постельное белье убитой». Вот теперь правильно, Рамио: теперь правильно, потому что жертва уже убита. Превосходно, Рамио.

– Да, ваша честь.

– Итак: «Обвиняемый не в состоянии объяснить, где спрятал нож»…

«Надо бы его найти», – подумал дон Рафель, заканчивая читать ту часть, где говорилось, что «обвиняемый ретировался с места преступления под покровом тьмы, пользуясь тем, что час был поздний, с целью избежать карающего правосудия». Немного помолчав, дон Рафель Массо, под впечатлением от творческой силы повествования, довольный тем, что дон Херонимо Растудыть-и-Кортес де Сетубал умудрился ни словом не упомянуть бумаги, найденные дома у этого негодяя, откинулся назад в кресле, вздохнул, взглянул на писаря и сказал:

– Хорошо, что нам известно во всех подробностях, что именно произошло. – Писарь отвесил неглубокий, но подобострастный поклон, и дон Рафель наставил на него указующий перст. – Хорошо, что правда восторжествовала, Рамио.

Произнеся эту памятную фразу, его честь высморкался, как будто хотел избавиться от всей той мерзости, которой надышался, читая написанное в этой бумаге, и помахал подчиненному рукой, чтобы тот удалился.

Маэстро Перрамон глазам своим не верил. Перед ним сидело ходячее ничтожество, нерадение с ушами и носом, ни к чему не пригодное и неспособное к деятельности существо, одетое в вонючее войлочное пальто и наполовину изъеденный молью парик. Блестящий адвокат, которого предоставил Андреу Верховный суд для оказания ему бесплатной юридической помощи, в этот момент объяснял его отцу, что исход дела особенно затрудняло неблагожелательное расположение обвиняемого и его абсолютное нежелание сотрудничать.

– Полагаю, все уже потеряно, – заключил он. – К тому же за моего клиента совершенно некому поручиться, ведь так? Лучше не тратить на это дело ни сил, ни старания.

– За него может поручиться дон Ферран Сортс, – сымпровизировал маэстро Перрамон.

– Не знаю, кто это такой.

– Известный музыкант.

– Музыкант! – Адвокат скорчил презрительную гримасу. – Сударь, когда я говорю о поручительстве, я имею в виду людей уважаемых. Даже не настаивайте, у меня работы невпроворот.

– Но как же… бедный мальчик… его некому защитить. А вы и делать ничего не желаете!.. Он мой сын!

Тут адвокат, назначенный для оказания бесплатной юридической помощи, стряхнул с себя лень и привстал, решив произвести впечатление. Он заявил перепуганному маэстро Перрамону, что его главной целью является защита интересов клиента; что он самый что ни на есть настоящий профессионал и, несмотря на крайне неблагожелательное расположение обвиняемого, готов сделать даже невозможное для того, чтобы спасти Андреу от виселицы. «Что вы себе возомнили, сударь!» Потом несколько успокоился и продолжал, с перепадами в голосе, сродни тем, которые он использовал на заседаниях Аудиенсии, когда был еще молод и полон радужных надежд. Он сделал два шага в сторону маэстро Перрамона, остановился с ним рядом и прошептал, отчеканивая каждое слово и наклонившись к старику:

– Ваш сын в надежнейших руках, сударь. И если в конце концов нам суждено проиграть, никто не сможет сказать, что это произошло по моей вине. Никто! – И заключил тем же самым тоном, продолжая стоять на том же месте: – Прощайте, любезный сударь.

– Давай, сам держи.

Андреу взял мокрую тряпку, которую протянул ему тюремщик, и приложил к глазу, пока тот осматривал ожоги на его второй руке при свете керосиновой лампы.

– Что за звери! – пробормотал он. – Болит, поди, ужасно.

– Болит… Но я ее не убивал.

Старик вышел из камеры, оставив юношу в темноте. Он закрыл оба замка на ключ, и замок на решетке, и замок на деревянной двери, но как-то нехотя, и Андреу, сидя на корточках на полу и прислонившись к стене, впервые подумал о побеге. Но тут же расхохотался: он был во тьме, в кромешной тьме, и понятия не имел, в какую сторону двигаться, не знал, сколько на его пути дверей и охранников, через сколько стен и решеток нужно будет пробраться… а он и пошевелиться толком не мог, ноги его не слушались.

– Я ее не убивал, – подвел он итог.

В камере послышался шорох. Должно быть, крыса. В замке загремели ключи. Возвращался тюремщик. Андреу убедился, что решительно не в состоянии предпринять что-либо похожее на побег.

– Руку давай, – сказал старик.

– Куда ты ходил?

– Домой. Это масло от ожогов. Щипать будет очень сильно.

– Ты здесь живешь?

– Ну да, вроде того. С женой.

Андреу хотел сказать тюремщику, что очень сожалеет, что жить в этом вертепе, по всей вероятности, очень неприятно, но боль, пронзившая его, когда старик стал мазать раны маслом для ожогов, сбила юношу с толку.

– Я же тебе сказал, что будет сильно щипать. Я туда перцу подсыпал. Что-нибудь да нужно придумать, чтобы это все не загноилось.

– Пусть бы гноилось, раз меня пошлют на виселицу.

– Это еще неизвестно.

– Зачем ты все это делаешь? – Андреу чуть привстал, пытаясь посмотреть в глаза тюремщику.

– Ты тряпку лучше не убирай с больного места.

При других обстоятельствах он бы расхохотался: «Одна тряпка на глазу, другая на руке, вид у меня, как у воскресшего Лазаря» [133] Лазарь – согласно Евангелию от Иоанна, житель Вифании, брат Марфы и Марии, которого Иисус Христос воскресил через четыре дня после смерти (Ин. 11: 1–44). , но дела его были так плохи, что смеяться он не мог.

– Зачем ты это делаешь? – снова спросил он.

– Я сейчас уйду, не хочу, чтобы солдаты меня здесь видели.

Андреу снова остался во тьме. Ребра болели особенно нестерпимо. Около часа спустя в камеру вошли двое, и один из них, при свете керосиновой лампы тюремщика, сообщил заключенному, что судебное заседание состоится на следующий день. Второй, показавшийся Андреу тем индивидом, который представился его защитником, угрюмо пробормотал: «Не волнуйся, завтра увидимся». Андреу же промолчал, потому что именно в этот момент к его горлу нестерпимо подступала рвота, все тело болело и любой шум отдавался у него в голове.