Жауме Кабре - Ваша честь [litres]

Доводить до конца мысль о том, что думал его честь, не понадобилось, поскольку Эльвира и дон Рафель приступили к более интересному занятию на том же месте, в крайне неудобном кресле, и она пустила в ход все свое искусство с тем, чтобы: а) заставить его выбросить из головы идею заняться этим в постели; б) дать время дядюшке Вентуре, чудесным образом превратившемуся в двух мускулистых молодых красавцев, один из которых был матросом с корабля «Мореплаватель», совершавшего рейсы на Кубу, а второй – стекольщиком из квартала Раваль, одеться, убрать белье, валявшееся в спальне, как следует заправить кровать и выпрыгнуть из окна, которое выходило в огород, где Эльвира выращивала овощи, перелезть через забор на задний двор торговца зерном, потом – в сад муниципального совета и, наконец, выйти на улицу Аржентерия, говоря: «Уф, едва не попались! И с чего он вдруг явился, ведь он по вторникам никогда не приходит?»

Нежно лаская в недрах кресла источник своих доходов, Эльвира раздумывала, как бы сообщить тем двум парням, чтобы они сегодня же вечером пришли еще раз, потому что она осталась неудовлетворенной, ненасытная, неутомимая пожирательница мужчин, сладострастная, похотливая, милая Эльвира, тайная жертва скрытой нимфомании, заставлявшей ее охотиться за каждым годным к употреблению членом и уже начинавшей подталкивать ее к неосторожным поступкам. И этим ее неосмотрительность не ограничилась. Когда он кончал, она спросила его честь: «Фелечка, а почему ты сегодня пришел, ведь сегодня вторник?» На что после быстрого и краткого, словно бы кроличьего, оргазма дон Рафель, все еще тяжело дыша, ответил: «Сегодня – среда, Эльвирушка», а она: «Да как же, сегодня – вторник», – и он раскрыл глаза и сказал: «Вот черт, так, значит, прав был прокурор: с каждым днем все рассеяннее становлюсь». Сделав это программное заявление, его честь зевнул и погрузился в сладкий сон post eiaculatio .

Сейчас, прогуливаясь по саду среди зарослей лавра в направлении сарая, в котором хранился садовый инвентарь, единственным его воспоминанием о той среде, которая оказалась вовсе не средой, было: «Ах, Эльвира, бедняжечка, какая же ты была мастерица. Эльвирушка моя, ведь в этом деле не было тебе равных, если бы ты знала, как я по тебе скучаю; я не позволю никому больше нам с тобой вредить, ни тебе, ни мне, Эльвирушка моя; пусть только попробуют». Он остановился и глубоко вздохнул. Мелко-мелко моросящий дождь проник в беспокойную вялую душу его чести.

Посыльный, которого маэстро Перрамон отправил так поспешно на поиски Нандо, доехав до Фраги, решил, что нет никакого смысла продолжать путь, раз уж ни о каком гвардейском формировании никто там и слыхом не слыхивал. Буквально следуя предписаниям статьи третьей Кодекса правил внутреннего распорядка перевозки грузов и других предметов, он вернулся в Барселону по дороге не особенно долгой, но изрядно глинистой. Ни гонец, которому было поручено доставить сообщение, ни сам Ферран Сортс не знали, что один из них был послан на поиски другого, в тот миг, когда встретились на большой дороге. Если бы Сортс-младший ехал в составе военного формирования; если бы он был на лошади; если бы на нем был мундир… Но он был в белой рубашке и сидел за столом трактира в Алькаррасе, впервые за много дней нежась на едва греющем солнышке, и что-то писал.

27 ноября 1799 года

Милый Андреу!

Тайная и неведомая мне сила способна сделать из меня писателя, а ведь я никогда еще не строчил больше трех предложений подряд на листе бумаги. Я сижу в трактире в Алькаррасе, это поселок по дороге в Сарагосу. Меня послали вперед в сопровождении одного из солдат, по приказу полковника, чтобы заняться вопросами интендантства. Основная часть формирования дает крюк через Альбатаррек и Суданель, по неизвестным мне причинам. Им лишь бы всех основательно замучить. Но благодаря этому у меня выдался свободный денек и мне удалось забыть о военной службе. Нет, нет, друг мой, избранный на пиру богов: возле меня нет той, что скрасила бы мое жалкое одиночество. Кстати! Первую пачку писем я тебе уже отправил. Я воспользовался своим недолгим пребыванием в Лериде, чтобы послать их тебе. Надеюсь, что ты будешь их читать в хронологическом порядке: таким образом, у тебя создастся представление не столь о географической стороне моего путешествия в Малагу, сколь о пути, по которому следовали мои чувства, самому важному из всех. Как же слаба и непостоянна человеческая природа!.. Ты можешь себе представить, что за все эти дни скитаний я так и не смог выбросить из головы ту молчаливую девчушку из Калафа, имя которой почти уже забыл? И думаю: сбегу-ка я из армии и попрошу у нее руки и сердца. Это я говорю, чтобы ты знал, что я тебя прекрасно понял, когда ты взглядом намекнул мне, что мадам де Флор и ее пышный бюст покорили твое сердце, а ведь я даже и не знаю, пришлось ли вам свидеться снова. Я хочу писать песни о любви, Андреу. Но для этого мне нужно, чтобы ты сочинил восемь или десять таких стихотворений, чтобы они пришлись мне очень по душе. Займись этим обязательно. Хочу, чтобы ты закончил их к тому времени, как я вернусь из Малаги. Ты можешь себе представить, что сегодня я в первый раз за много дней увидел солнце? Это солнце почти не греет, но его не скрывают ни облака, ни туманы… Только увидев его, я понял, как скучал по нему. А в Барселоне дождь все не перестает? Совсем заросли мхом крепостные стены?.. Ах, друг мой! Чего бы я не дал ради того, чтобы найти солидный предлог вернуться! И по пути заехал бы в Калаф, ты меня знаешь.

А в это самое время солидный предлог, в образе посыльного на коне, проезжал мимо трактира в Алькаррасе, где сидел Сортс-младший. И если бы не вышло так, что ни тот ни другой не знали, что находятся совсем рядом, Ферран Сортс прочел бы мольбу маэстро Перрамона: «Милый Нандо. Приезжай. Вернись. Мой сын в тюрьме», – и вскочил бы на лошадь, и скакал бы не останавливаясь, сбивая животному спину, пока в конец не извел бы нечастную скотинку. И он-то сделал бы все возможное и невозможное, нашел бы настоящих адвокатов, он бы небо и землю перевернул, он бы… Ах, если бы он знал, этот Нандо. Но вместо этого он сидел на осеннем солнышке, с графином вина, и в его печальной улыбке жила память о светловолосой девчушке из Калафа – до чего прекрасна жизнь, когда ты молод. И запоздалая синица пискнула, наверное, в отчаянии оттого, что в этот миг посыльный удалялся по большой дороге, в направлении Лериды. И синица снова запищала, на сей раз и вправду отчаянно. Только Нандо ее не понял и улыбнулся.

Дождь на заре всегда идет тише; он не хочет тревожить пробуждающийся мир и моросит ласково и неспешно. А еще говорят, что он не шумит, потому что на заре очень подходящее время для смерти; а то зачем бы было стольким людям умирать именно в этот час. На заре род людской истекает кровью.