Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Да… Мне кажется… так будет лучше. Я пойду… прощайте…

Был прохладный весенний вечер. Удивительно пах по-весеннему звенящий воздух. Он был каким-то пронзительно-свежим. У Дежери даже дух захватило, как это бывает с человеком, который впервые после болезни покинул затхлое помещение…

На следующее утро Пишту Балога, как главного подстрекателя и зачинщика бунта, а также как скрывавшегося от правосудия бетяра, и еще нескольких крестьян отправили в Сегед. Арестованных бунтовщиков сопровождали жены и ребятишки. Громко рыдая, шли они рядом с конвоем. Шла и Розка, с распущенными волосами, с лицом, мокрым от слез. За околицей все стали постепенно отставать, и только Розка все шла и шла, с трудом переставляя ноги. Когда и она начала отставать, Пишта, заметив это, обернулся и крикнул:

— Сходи к барину Дежери. Он поможет…

— Он уже тебе ничем не поможет, — злорадно процедил сквозь зубы один из жандармов. — Небось уж укатил куда-нибудь с дочерью господина Вардаи…

«Так, значит, уехал… — подумал Пишта и поморщился от сильной боли в голове. — Да и с чего я взял, будто Дежери станет за меня заступаться? Барское ли это дело? А вот Хедеши, этот теперь злорадствует: дождался-таки своего часа. Довелось ему увидеть, как ведут меня под конвоем жандармы… Что станется теперь с Розкой? — При этой мысли Пишта почувствовал щемящую боль в сердце. — Хорошо хоть не одна будет. Может, сын родится…»

Тяжкие мысли роились у него в голове, а в сердце клокотал гнев.

В стороне от дороги показалась Харангошская пустошь. Пишта посмотрел на нее, и сердце его, только что клокотавшее гневом, вдруг замерло от радости. Уж не заветный ли колокол волокут волы? Но тут же радость сменилась отчаянием. Нет, они тащат двухлемешный плуг. На Харангошской пустоши снова пашут, как и вчера утром, точно никто не крушил, не корежил эти самые плуги. Ишь как спешат распахать пастбище! Неужто к осени засеют пшеницей? И не будет больше в степи пастушьего ночлега, не будет ни старшего пастуха, ни подпасков, которые в летние тихие ночи с трепетом в душе станут прислушиваться к таинственным звукам, долетающим со стороны затерявшегося в камышах озерка.

Но горе тому, кто услышит звон заколдованного колокола, доносящийся со дна омута. Тот, кто услышит зловещий колокольный звон, непременно погибнет… если, конечно, этот звон не окажется хриплым криком выпи…

Részeg esö

Budapest

1963

Писать о собственном творении автору гораздо труднее и, пожалуй, сложнее, чем создать само произведение. Роман — а в данном случае речь идет именно о моем романе «Пьяный дождь» — либо понят читателем и способен сам постоять за себя и, если понадобится, отстоять свои идейно-художественные позиции, либо он несостоятелен, слаб, и тогда это всего-навсего беспомощное произведение. Правда, последнее предположение я исключаю, так как вряд ли выпустил бы недоработанную рукопись. Конечно, я допускаю, что, несмотря на чувство ответственности и взыскательность автора, книга может получиться неудачной, слабой и даже плохой, так как критерий ее ценности определяется вовсе не тем, что думает сам автор, как он оценивает свое произведение. Дать беспристрастную оценку литературному произведению призваны критика и широкие круги читателей.

Итак, без тени хвастовства и тщеславия я могу с полным основанием сказать: роман «Пьяный дождь» пользовался у нас, в Венгрии, значительным успехом, получил благоприятные отзывы критики. Конечно, рецензенты не провозгласили роман непревзойденным шедевром (а мне, разумеется, хотелось бы этого), но критика, отметив ряд недостатков, оценила роман как серьезное, значительное произведение. И быть может, небезынтересно упомянуть, что в множестве обзорных статей, литературоведческих исследований, в которых прослеживается процесс развития, поиски путей нашей прозы, в ряду положительных явлений неизменно упоминается и роман «Пьяный дождь». Я испытываю чувство глубокого удовлетворения оттого, с каким живейшим интересом приняли мой последний роман венгерские читатели. За сравнительно короткий срок роман издавался дважды общим тиражом 35 тысяч экземпляров, что в условиях Венгрии — страны, насчитывающей около 10 миллионов жителей, — является достаточно внушительной цифрой.

Конечно, обо всем этом могли бы сказать в коротком вступлении переводчик или же редактор книги. И пожалуй, такая справка выглядела бы более благопристойной, чем авторское предисловие.

Почему я все же согласился написать предисловие и рассказать советскому читателю о некоторых фактах, о которых мне, как автору, может быть, не совсем удобно говорить? Я решился на это по двум причинам. Во-первых, потому, что на этот раз мою книгу будут читать русские читатели. Они вряд ли могли в полной мере всесторонне изучить сложные, своеобразные условия общественно-политической жизни в нашей стране, и потому восприятие описываемых в романе событий для них, возможно, будет несколько затруднено. Во-вторых, потому, что роман «Пьяный дождь» представляет собой как бы вводную часть задуманного мною большого литературного произведения, а может быть, даже целого цикла романов. И это, пожалуй, самое существенное. (Что из этого получится, отчетливо я еще себе не представляю.) Однако я считаю, что настоящая книга является уже сама по себе вполне законченным произведением. Такой я ее задумал и написал. Признаться, сам я не вполне удовлетворен своим романом, не удовлетворен ответами на поставленные мною в романе вопросы. Но я ни в коей мере не считаю, что литературное произведение должно давать ответ на все волнующие вопросы современности. Писателю это делать совсем не обязательно. Я рассматриваю как одну из возможностей литературы право автора ставить вопрос, а найти ответ на него предложить самому читателю. В этом романе я задался целью рассказать о том сложном, противоречивом мире, в котором жили мои герои.

О чем, собственно, роман «Пьяный дождь»? В нем отражена венгерская история последних 25—30 лет, да и не только венгерская, а и в какой-то мере всемирная, поскольку друг от друга они неотделимы. Но, рассказывая об этом сложном периоде, я не увлекаюсь широкими полотнами и изображением персонажей — носителей основных противоречий описываемого периода. Подлинным содержанием, главной особенностью этой эпохи я считаю социалистическую революцию. Вот чем было обусловлено мое стремление в ходе работы над этим произведением направить яркий свет прожектора на тех героев романа, на те события, на те непреложные истины и обманчивые представления (и крушение иллюзий!), которые, по существу, обусловили захватывающую, волнующую историю человеческих судеб на протяжении последних 25—30 лет. Описывая эти годы, я не стремился, подобно летописцу, к полному охвату событий. По-настоящему меня как писателя волновали судьбы только тех людей — они-то и фигурируют в романе как главные герои, — кто всецело отдал себя служению социалистической революции. Я стремился показать, откуда они пришли и что с ними стало. Меня интересовали и те, кто, истощив свои силы, не выдержал всей тяжести борьбы. Я хотел показать, каким образом сумели победить те, кто одержал верх. Разумеется, жертвы павших в борьбе тоже не напрасны. Я пытался вскрыть причины самоубийства Гезы Баллы. И как, пережив эту трагедию, Бела Солат нашел в себе новые душевные силы. На эти жгучие вопросы я и ищу ответа. При этом я сознаю, что ответы даю на них далеко не исчерпывающие. Вот почему мне предстоит написать продолжение этого романа, и, возможно, это будет не одна книга. Однако же вопросы, которые поставлены в этой первой книге, заставят читателя о многом задуматься и самому искать ответа на них. Именно по этой причине я рассматриваю данный роман как самостоятельное и вполне законченное произведение.