Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

По сути дела, я уже закончил туалет, осталось только завязать галстук, но узел никак не получается. Я и так и сяк прилаживаю концы, завязываю, снова развязываю — ни в какую. Галстук превратился уже в тряпку. Тугой, аккуратный узел не удается. Меня, правда, вполне устроил бы и такой, какой выходил, — по меньшей мере с кулак. Марту тоже. Ведь я именно так завязывал галстуки с тех пор, как помню себя. Когда-то такие узлы были в моде. Это, считалось элегантным. Но я боюсь дочери. Маленькая Марта наверняка напустится: «Неужели ты в таком виде собираешься идти?» Она не то что накричит. Наоборот, спросит кротко. Но в кротости маленькой Марты сквозит столько леденящей душу холодности, что от одной мысли об этом меня мороз по коже продирает.

«Вот уж придумали на мое горе эти идиотские узлы треугольником!»

Но сейчас это меня не расстраивает всерьез. С тех пор как я принял решение насчет завтрашней поездки, мною овладело приятное ощущение покоя. Эта поездка, если уж на то пошло, в сущности, начало работы над фильмом. «С председателем производственного кооператива — как бишь его? Ференц Тот? — надо непременно поговорить». Утром, когда совершенно неожиданно даже для самого себя я сказал Андрашу, что задумал сделать фильм о Гезе, мне, признаться, стало немного страшновато. Идея, выраженная в словах, становится реальностью, подобно появившемуся на свет ребенку. За его судьбу уже нужно отвечать — он живет, дышит, хочет есть. И когда у человека впервые появляется чувство ответственности, его охватывает трепет. Я уже преодолел в себе это состояние и заранее радуюсь фильму. Все мое существо пронизывает та приятная внутренняя дрожь, какую вызывают в человеке угадываемые, мерцающие в призрачном тумане видения, суть которых он уже постиг. Сколько раз я испытывал подобное ощущение? О, часто!.. А чем оно обычно кончалось? Отвращением и неудовлетворенностью. Не так ли получится и на этот раз? Нет! Категорически нет! Я это чувствую! Как это принято говорить у нас, творческих работников кино? Ах да: «Ухватил бога за ногу». Какой же будет первый кадр? Быть может, именно Янчи-Жаннетт, современный узник Раби?.. Нет, не подойдет… пожалуй, его не втиснешь в рамки фильма… Или вчерашние похороны… «Возлагали на тебя столько надежд…»

Мне становится стыдно. Неужели я уже могу вот так размышлять об этом? Выходит, Марта права, утверждая, что мы, художники, садисты? Причем садисты и циники одновременно. Метром измеряем самые сокровенные человеческие переживания и ловко ими оперируем, используя как драматургический материал: «У меня есть удачный конфликт…» Нет, все-таки она не права. На метрах целлулоидной ленты есть отпечаток и наших страданий. Наша вера и разочарования. Наши неудачи и успехи. Если я пытаюсь разобраться в судьбе Гезы, не пытаюсь ли я тем самым осмыслить и свою собственную судьбу, судьбу всего моего поколения? Моего народа? Разве я не разведчик будущего? Не исследую перекрестки счастья и несчастья? Чтобы грядущие поколения, идущие на смену нам, не блуждали?..

Я ловлю себя на том, что вслух размышляю и спорю. Вдобавок еще декламирую. Словно я уже участвую в дискуссии у нас в Союзе. А узел все еще завязан плохо.

Открывается дверь; кажется, идет Марта.

— Этот проклятый галстук… — оправдываюсь я. Пусть думает, будто я воевал с ним.

Но пришла не Марта, а Янчи.

— Послушай, — обращаюсь я к нему, — ты умеешь завязывать узел по-модному?

— Умею.

— И не только на себе?

— Что ж… давайте попробую. — И, завязывая мне галстук, говорит: — Дядя Бела, я хотел бы с вами побеседовать.

Странно звучит его обращение ко мне «дядя Бела». Правда, на его пальце еще не красуется обручальное кольцо (маленькая Марта заявила: «И не будет, потому что это мещанский обычай!»). Но в сущности, он уже форменный жених. И как бы член семьи. «А как же ему иначе обращаться ко мне? Папа? Папочка? Вот еще не хватало!» — ухмыляюсь я про себя.

— Вы что, поссорились?

Он не говорит ни да, ни нет, но по лицу его вижу, что именно так. Люблю этого парня. И не только потому, что его любит маленькая Марта. Геза был не прав. Парень серьезный, пожалуй даже слишком серьезный. На его по-девически красивом лице, оттененном длинными ресницами, часто видна печать какой-то затаенной грусти. Мне кажется, это вызвано неурядицами в семье, хотя мы никогда не говорим на эту тему. Его отца, Фери Фодора, в разговорах мы никогда не касаемся. Правда, Марта не раз повторяла, что рано или поздно придется пригласить родителей Янчи; но я в таких случаях делаю вид, будто не слышу. И почему непременно нужно приглашать их? Отношения молодых — их личное дело, а какие чувства питают родители жениха и невесты друг к другу — это особая статья. Ну, допустим, придут… если вообще это возможно… женщины расцелуются, сядут за стол и… Вот вздор!..

— Из-за чего вы поссорились?

— Из-за красоты, — отвечает Янчи, явно уходя от прямого ответа.

— Из-за чего?

— По поводу понятия прекрасного.

Я чуть было не расхохотался. Но делаю над собой усилие и сохраняю серьезность.

— Стоило ли ссориться из-за такого пустяка. Определение Канта, я полагаю, вы отвергаете. Марксистская же эстетика еще не внесла ясность в эту проблему. Я как раз недавно читал, что в Советском Союзе возобновилась дискуссия по этому вопросу. — Я изрекаю все это страшно серьезным тоном, но Янчи умен, проницателен: он улавливает веселые нотки, сквозящие в моей напускной серьезности.

— Не в том аспекте… не по этому поводу… — запинаясь, уточняет он смущенно.

— А по какому же?

— Насчет того, в чем проявляется красота жизни. В чем суть счастья.

К моему благодушно-игривому настроению примешивается оттенок растроганности. «Значит, и вы, ребята, затеяли споры? Выходит, извечно все возобновляется, начинается сначала?» И я уже настойчиво требую от Янчи продолжения рассказа. А сам думаю: вот растут подле нас дети… Дети ли? Мы и не заметили, как они повзрослели… и почти ничего не знаем о том, чем они живут, что их волнует. О чем они спорят. Возможно, даже терзаются в сомнениях.

— А ты как думаешь?

— Мне думается, красота заложена в самой жизни. Она, так сказать, органически слита с ней… — «Так сказать» — любимое выражение Янчи. Я же терпеть его не могу. В сочинениях его отца я частенько встречал это набившее оскомину словосочетание. Я усматриваю в нем нечто вроде позерства, бахвальства. Вот и сейчас оно раздражает меня. Но я внимательно прислушиваюсь к словам Янчи. Он с увлечением излагает мне свои мысли. И эта вдохновенность так идет ему. — Словом, красота органически связана с жизнью. Но каждому человеку приходится заново открывать ее для себя. В этом секрет счастья — уметь найти красоту, гармонию в окружающей жизни. Каждый человек — кузнец своего счастья, он должен найти его в самом себе, создать его своими руками, пользуясь тем строительным материалом, который дает повседневная жизнь. Разве нет? — И заблестевшими глазами он с явным любопытством смотрит на меня.