Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Не знаю, о чем она сейчас думает, но вдруг я ощущаю ее теплую ладонь на своей руке, держащей баранку.

— Я очень люблю тебя, — проникновенно, тихим голосом признается она.

Андраш с женой прямо заждались нас. Вильма взволнована, сетует, что все уже перепрело на плите. Однако вскоре выясняется, что причина ее волнения отнюдь не в том. Звонил сын Лаци. Час назад он отвез жену в родильный дом. Вильма ведет себя прямо как заправская бабушка или, во всяком случае, проводит генеральную репетицию перед тем, как стать ею: хлопочет, суетится, носится, все приготавливает, а главное, тревожится, готовы ли эти взрослые дети — Лаци с женой — к приему аиста с младенцем в клюве. Андраш по-всякому успокаивает ее, уверяет, что все будет в полном порядке, но этот рослый детина и сам охвачен волнением. Вильма журит нас за опоздание, а через минуту сама же предлагает подождать Лаци, он, мол, заедет сюда из родильного дома.

— Ладно, Вильмушка, будь по-твоему, дождемся его.

Маленькая Марта выходит вместе с ней на кухню, приветливая, оживленная, раскрасневшаяся. Она тащит с собой и Янчи. Словно между ними ничего не произошло. У меня такое ощущение — даже не знаю, как сформулировать, — что ее укротило пробуждение инстинкта материнства.

— Пойдем яйца высиживать [81] Здесь игра слов: «kotlóskodni» (венг.) — «высиживать яйца» и «kóstolni» (венг.) — «пробовать». , — озорно смеется она, приглашая его всего-навсего перепробовать все вкусное, что приготовила хозяйка.

Дело в том, что Борка, когда была маленькой, шепелявила и неизвестно почему всегда вместо «пробовать» говорила «яйца высиживать». С тех пор в семье и бытовал этот забавный каламбур.

Девочки и по сей день обожают Вильму. Правда, по мнению Андраша, скорее, ее кулинарное искусство, но это неверно. Сердечная, ласковая, всегда улыбающаяся, переполненная чувством материнства, эта спокойная женщина удивительно располагала к себе, ее просто нельзя было не любить. Применительно к ней даже каламбур с наседкой был метким сравнением: неизменно хлопоча, не зная усталости, она сновала по квартире, но в любой момент, казалось, готова была распластать крылья, если бы они у нее были, и бережно накрыть ими своих птенцов.

Впрочем, мы застали у них и гостя. Гостя ли? Пожалуй, хозяина дома — Шандора Мартина, нынешнего директора завода тяжелого машиностроения. Со дня нашей последней встречи он раздобрел, отрастил брюшко.

— Ну как, Белушка? — спрашивает он, чокаясь со мной.

Вильма, должно быть, в связи с предстоящим семейным торжеством подала на стол вино. Выпить позволено даже Андрашу. Андраш лукаво подмигивает, чтобы я не проболтался о нашей послеобеденной выпивке, о том, что мы пропустили с ним по стопке коньяку.

— Ну, Белушка? Из твоей затеи сделать фильм теперь-то уж наверняка ничего не выйдет. — И, комично сокрушаясь, он ощупывает себя. — Я, пожалуй, даже на экране не умещусь.

— Ничего! — подтруниваю я над ним. — Для такого случая специально ввели широкий экран.

Толстяк от души раскатисто хохочет, и так заразительно, что невольно смеешься вместе с ним.

Здесь, надо сказать, удивительно непринужденно себя чувствуешь: у Андраша и Вильмы всегда приятная обстановка. Я понемногу оттаиваю, скверное настроение постепенно проходит.

Во время беседы выясняется, что Шандор Мартин и в самом деле в полном смысле этого слова присутствует здесь как хозяин. Андраш с женой переезжают-таки. Они как раз уточняли сроки и все остальное.

— Стало быть, — обращаюсь я к Андрашу, — свое положение ты считаешь прочным, устойчивым.

Андраш, смеясь, парирует:

— Кто же может так считать? Просто весьма маловероятно, чтобы я вернулся сюда директором.

— А если бы ты раньше послушался меня? — выговаривает ему Марта. — Вы бы уже жили вместе с семьей Лаци. И младенца привезли бы прямо на новую квартиру.

— Ай, сестричка! В таком случае мне не сварганили бы внучонка. А Лаци с женой постоянно заимствовали опыт у Борки и ее супруга! — Андраш громко хохочет и тут же примирительно обнимает Марту за плечи. Марта, дуясь, выскальзывает из его объятий.

— Ух и бесстыдник же ты, Андреас! — Она каждым своим движением выражает неудовольствие, мнимую обиду.

В подобных случаях Марта обыкновенно называла брата Андреасом. Это имя я услышал лет двадцать пять назад, когда мы впервые встретились в Гёде, на берегу Дуная. Смуглая, худенькая девушка частенько кричала: «Андреас! Андреас!» В один из воскресных дней меня направили туда выступить перед молодыми рабочими с докладом на тему «Новое видение мира в современном изобразительном искусстве». Помню, доклад мой прошел как нельзя лучше. Рабочих очень заинтересовали новые веяния в изобразительном искусстве.

В памяти у меня, собственно, сохранилась лишь единственная впечатляющая картина, достойная кисти художника. Я как сейчас вижу перед своими глазами длинноволосую, стройную девушку в выгоревшем на солнце купальном костюме, бегающую наперегонки с рослым сильным парнем. Разумеется, у нее возникла потребность порезвиться после моей лекции. Она прыгала, носилась, скакала по буграм прибрежной речной гальки, звонко пела, и ветер далеко разносил ее голос: «Андреас! Эй, Андреас!» Эта девушка в синем выцветшем купальном костюме, когда день был уже на исходе, обмыла мою окровавленную спину своим платком, смоченным дунайской водой. А вышло это так: парни, участники туристского похода, демонстрировали на песчаной отмели гимнастические упражнения. Мне тоже не хотелось отставать от них. Правда, моя лекция о проблемах изобразительного искусства снискала мне некоторый авторитет, но все же было нежелательным, чтобы кто-нибудь из ребят обронил замечание: «Ох и увалень же он…» И тут я вспомнил, как в триполисских песках и на песчаных пляжах Обуды мне не раз удавалось сальто назад. Вот я и решил блеснуть своей ловкостью. Моя попытка кончилась неудачно. Возможно, потому, что я всего лишь недели две назад вышел из пересыльной тюрьмы, где донельзя отощал. Неловко опрокинувшись через голову, я упал на спину и до крови содрал кожу. Ссадина сильно кровоточила. И вот эта девушка в синем стареньком купальнике подбежала ко мне и принялась обмывать мою спину своим платком, смоченным дунайской водой, а сама тем временем напевала:

В ту пору мы уже знали популярную песенку из «Трехгрошовой оперы» Брехта; на мотив этой песенки она и напевала. Я так и не понял, над Гёмбёшем или надо мной она подтрунивала…

Служебная квартира, где живет Андраш, находится на значительном расстоянии от цехов, но все же приглушенный шум машин доходит сюда, а особенно удары большого парового молота: от них то и дело содрогаются стены. Создается такое впечатление, будто где-то в глубине, в недрах земли, бьется ее живое сердце. Этот ритмичный, повторяющийся стук отнюдь не неприятен, ничуть не раздражает! Скорее, наоборот, вызывает у человека приятные ощущения. Я понимаю Андраша, почему ему нравится здесь жить. Теперь и на меня как-то успокаивающе действуют неумолчный перестук машин, ритмично повторяющиеся удары парового молота. И эти звуки не только успокаивают, но и взбадривают, придают силы.