Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Что за чушь! Но не станешь же ты отрицать, что мы подчас неумело беремся за дела, без нужды прибегаем к услугам авторитетов.

— Ты имеешь в виду Палеокапа и Вашархеи. Это всем известно.

— Меня интересует другое. Ты только вглядись, Лёринц, что делается повсюду! Вокруг нас созидается какой-то совершенно новый мир…

— Ничего удивительного, страна вступила на путь прогресса, — перебил его Балог.

— Вот именно! Неужели тебе не импонирует это? Ты же всегда ратовал за прогресс?!

— Я и сейчас горячий его сторонник. Но только нынешний подъем меньше всего отвечает нашим интересам. Вот почему я питаю недоверие ко всему, что у нас затевают. В этом благодатном крае наступит процветание, повысится благосостояние, будет полный достаток. Вот только наш народ обойдут, земные блага достанутся не ему.

— Развитие края всем пойдет на пользу.

— А разве не ты говорил вчера вечером, что железная дорога, которую вы строите, так петляет, что, пожалуй, до Фиуме так и не дойдет?

— Это иное дело. Зигзаги при прокладывании дороги продиктованы политическими соображениями.

— Я могу сослаться опять-таки на того же землекопа. С самого рождения он живет на берегу Тисы. Там прожили свою жизнь его отец и дед. Он знает реку как свои пять пальцев, изучил вдоль и поперек; так сказать, душу ее постиг. Можешь усмехаться сколько угодно, но это именно так. У реки не только падает уровень воды летом и меняется течение, у реки есть и душа, есть своя жизнь, свои особенности, как и у земли, у всей живой природы. Ты вот бросил реплику, что я ратую за то, чтобы инженеры прислушивались к советам практиков, привлекали как технических консультантов рыбаков да землекопов. Но скажи мне, для кого мы воздвигаем гидротехнические сооружения, прокладываем новые железные дороги? Для кого строятся фабрики и заводы? Разве не для тех, кто сидит в Пеште, Вене или в Лондоне?

Словно пришибленный, устало выслушивал Балог веские доводы, с такой горячностью изложенные его другом. Теперь он улавливал только интонацию собеседника, а смысл сказанного до его сознания не доходил. Он все воспринимал как отголосок шумного веселья, галдежа, стоявшего в кабачке. Надрывные цыганские напевы мешались с громкими голосами множества посетителей.

Балог пожалел, что ввязался в спор. Все эти пустые словопрения его, в сущности, нисколько не занимали. Он глядел на раскрасневшееся лицо друга, на его не закрывавшийся ни на минуту рот, желтые зубы, крупные худые руки, которые энергично жестикулировали, и ему казалось, что сидевший напротив человек стал чужим и что видит его Балог впервые. Балог вдруг почувствовал отчужденность, почти антипатию к Сане.

— А жениться ты не собираешься? — спросил Балог, когда Сана умолк.

Тот удивленно на него посмотрел.

— Нет, не собираюсь. Тебя это интересует?

— Да как тебе сказать…

Наступило тяготившее обоих молчание.

Выпили.

— Почему ты не расскажешь о себе, Лёринц? Как ты живешь? Ты так давно не делился со мной.

Балог весь день с радостным ожиданием думал о вечере, который проведет с другом. Наконец-то появился тот, с кем можно обо всем поговорить, излить душу. Друг, который знает, что было прежде. Сядет этот друг напротив него, и он расскажет ему все по порядку, не мудрствуя лукаво, без уверток и лишних объяснений, словно продолжая прерванную полчаса назад беседу. И вот теперь он только и мог выдавить из себя:

— Ничего… живу… Работаю.

Говоря это, он даже не взглянул на Сану, точно боялся, что тот прочтет в его глазах невысказанные мысли. А может, все-таки стоит с ним поделиться и послушать, что он посоветует? Нет, не стоит! Наверняка в ответ он станет поучать менторским тоном: дескать, я тебя предупреждал еще тогда… А между тем он ни о чем не предупреждал его. Сана позер! И как он не замечал этого раньше?

Сана всячески пытался разрядить натянутую обстановку, вернуть былую теплоту и сердечность их отношений. Но, убедившись в бесплодности своих усилий, прекратил разговор. Балогу стало крайне неловко, он чувствовал, что несправедлив к другу, и решился наконец на задушевный разговор. Однако это ему не удалось. Получалось вроде того, когда двое людей пытаются идти в ногу, но все время сбиваются.

Они обменялись еще несколькими малозначащими фразами и простились.

— В следующий раз, когда заедешь в Сегед, приходи…

В подавленном настроении Балог шел домой по набережной Тисы. Было темно, и лишь кое-где на высоких фонарных столбах мигали керосиновые лампы, отбрасывая на выщербленную панель желтовато-тусклые блики. С реки дул холодный, пронизывающий ветер, обычный для конца зимы. Он приносил с собой приглушенный грохот повозок, катившихся по плашкоутному мосту. Поодаль темнела погруженная во мрак сегедская крепость с мрачными полуразрушенными стенами.

Балог думал о Сане. Он осуждал его за позерство и высокомерный тон. Все вокруг, видите ли, идет не так, как следует, вот он, дескать, сумел бы все изменить наилучшим образом. Неужто ему никогда не надоедает вечно повторять одни и те же набившие оскомину наставления? Всех поучает, а сам, в сущности, ничего не делает. И сколько же можно возиться с книгой, которую он якобы пишет?.. Нет, видимо, из этой затеи ничего путного у него не выйдет…

Балог всячески распалял себя против Саны, но убежденности в своей правоте у него не было, и свою совесть ему не удалось обмануть: вместо злости сердце переполнила глубочайшая скорбь. Неужто их старая дружба оборвалась? Увы, ничто не вечно в этом мире! Все проходит! Теперь он это особенно остро ощущает. Ему и раньше были ведомы эти чувства, и раньше не раз приходили в голову мысли о бренности сущего. Все в природе да и в самом человеке непрочно. Непрочно и чувство дружбы. Наступает время, когда друзья, вчера еще близкие, сегодня перестают понимать друг друга.

Да, в жизни все преходяще, жизнь — непрерывное изменение! И человек способен примириться с этим только потому, что сам непрестанно ищет, стремится обрести новое взамен утраченного. А как же быть тому, кто ничего не находит, и все его надежды, оказавшись несбыточными, улетучиваются? Балог медленно брел по набережной и тем не менее задыхался, как от быстрой ходьбы или бега. На душе у него легче не становилось. Нет, нет, бессмысленно когда-нибудь снова встречаться с Саной. Гораздо было бы лучше и без этой последней встречи. Он бы, наверное, не чувствовал себя сейчас таким одиноким в этом чужом городе…

Когда Балог добрался наконец до дому, Жужа еще не спала: ждала его. Служанка накрыла на стол, и они молча сели ужинать. Балог не был голоден, но все же немного перекусить не отказался.

— Папа уехал, — сообщила после долгого молчания Жужа.