Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Да, как же это получилось? Он не подумал об этом и не простился с тестем.

— Со своим приятелем ты мог бы встретиться и завтра. Он, конечно, тебе дороже, чем мой отец?

— Сана тоже уезжает завтра.

— Даже если и так, тебе следовало бы больше внимания уделить папе. Разве я не права?

То ли от усталости, то ли из-за подавленного настроения, но Балогу возражать не хотелось. Однако Жужа продолжала свое:

— Право же, ты мог бы ему помочь.

— Чем? Не объяснишь ли, дорогая, чем?

— Между прочим, я прошу не приводить твоего друга к нам в дом! Я его терпеть не могу! Сделан одолжение.

— Я и так почти не встречаюсь с ним.

— Все равно. Избавь меня от его общества. Если хочешь с ним общаться, встречайтесь в другом месте.

— Но ведь сегодня я не привел его сюда?

— Это очень мило с твоей стороны…

Балога внезапно охватила ярость. Кто знает, где брал начало запальный шнур, вызвавший эту вспышку, как далеко уходил он в минувшие годы и откуда приполз по нему тлеющий огонек! Чего хочет эта женщина? Она хочет отнять у него даже то… чего уже нет?

Не помня себя, он вскочил из-за стола.

— А почему бы мне его не приводить? А? Может, объяснишь? Ты хочешь, чтобы в нашем доме бывали только твои родичи? Разве у них больше достоинств, чем у него? Да они и в подметки Сане не годятся. Он живет своим трудом, своим умом! А твои родичи ни на что не способны. Только жрать да кутить! Такова твоя знатная семейка и ее хваленые друзья! Потому у них все и идет прахом! Моя помощь теперь им понадобилась? Теперь…

— Лёринц! Ты сошел с ума! Замолчи! — Жужа закричала, лицо ее побелело, бескровные губы дрожали.

— А почему я должен молчать? С ума, говоришь, сошел? Да, сошел, но не сейчас, а тогда, когда женился на тебе! Глупец, разве я не видел, что ты не любишь меня, что тебе нужно только спасти свое самолюбие? И благородная барышня отдала свою руку заезжему безумцу. Свою холеную ручку. Знай, ты ее отдала сиволапому мужику. Мой дед был вашим холопом! Или это для тебя не новость? Может, твое утонченное обоняние уже давно уловило чужеродный мужицкий дух?..

В соседней комнате заплакал ребенок.

Жужа, которая до сих пор сидела, будто пригвожденная страхом, вскочила и кинулась к двери.

Балог хотел было ее остановить, но не успел. Дверь с силой захлопнулась, заставив его отпрянуть назад. Он остался стоять посреди комнаты.

Ноги и руки у него дрожали. Он хотел поправить упавшие на лоб волосы, но не смог. На секунду ему показалось, что все случившееся только кошмарный сон. «Что я наделал, господи! — ужаснулся он. — Неужели я и впрямь сошел с ума?»

Ему давно хотелось высказать все, что накопилось на душе. Вот он и высказался! Нет, он не сожалел об этом. Но надо же было сказать все до конца и, конечно, не так… Откуда же взялись эти не те слова? И хватит ли у него сил высказать Жуже все, что его мучит? Конечно, хватит. Должно хватить во что бы то ни стало…

Он снова рванулся к двери, но она оказалась запертой. Сколько он ни жал на ручку, дверь не открывалась. Тогда он стал стучать кулаком.

Наконец дверь отворилась, и вышла Жужа. Она остановилась у порога, точно заслоняла вход своим телом. Лицо ее было бледным и, казалось, излучало свет. В глазах стояли невыплаканные слезы.

Еще никогда Балог не видел ее такой красивой и вместе с тем такой чужой. Он неотрывно смотрел на жену, и его негодование угасало. От ярости и раздражения не осталось и следа. Слова были сбивчивы, в голосе слышалась мольба.

— Ты не любишь меня, Жужа? Скажи! Ни капельки? И никогда не любила? Зачем ты так жестоко поступила со мной? Зачем вышла за меня замуж?

Она смотрела на него и молчала.

— Ты все еще любишь его?

Снова молчание, каменная неподвижность.

— Ты встречалась с ним?

Она отрицательно покачала головой.

— А когда ездила домой? Тогда тоже нет?

— Нет.

— Теперь ты уйдешь от меня? К нему?

— Нет.

Он и сам не понимал, что с ним творилось. Что он сейчас испытывал: радость или огорчение? Да, так бывает. С нашими чувствами подчас происходит нечто такое, что названо смятением.

За дверью в комнате снова заплакал малыш.

Жужа протянула было к двери руку, но Балог успел ее перехватить и с силой привлек жену к себе. Он поднял ее на руки и понес. Жужа не противилась; содрогаясь всем телом, она рыдала. Казалось, плач лишает ее последних сил.

— Нет… нет… я не хочу!..

Нежно сжимая в объятиях, он нес ее бережно, как младенца, боясь уронить…

Усатый Лайош Мешко торопливо шагал по улице. Он был чем-то очень взволнован и беспокойно и суетливо озирался по сторонам. Односельчане окликали его, но он, не проронив ни слова, проходил мимо. Кое-кто из особенно любопытных пошел следом, надеясь, что Мешко где-нибудь остановится и удастся с ним потолковать. Они шагали степенно, делая вид, будто идут вовсе не за этим пустобрехом, а по своим делам — так уж получилось, что им с Мешко по пути…

Об этом усаче ходило немало странных, можно сказать, даже загадочных слухов. Они прилипали к нему, как мухи к варенью. Молва наделяла этого мужика чуть ли не колдовской силой. Во всяком случае, одно было несомненно: любые новости, откуда бы они ни исходили, усач разузнавал первым в деревне. Как он ухитрялся? Кое-кто нашептывал, что Мешко и впрямь чародей и что вместе со старой каргой Суперанихой занимается колдовством. Старик Андраш Деак, дом которого стоял как раз напротив усадьбы Мешко, рассказывал, что около полуночи с той усадьбы изо дня в день выскальзывает черная плюгавая собачонка, а как только пропоют петухи, неизменно возвращается в свою конуру. И что самое удивительное, эту таинственную собачонку ни одна живая душа никогда не видела возле дома…

Однажды, рассказывал дед Андраш, ему удалось подстеречь собаку, когда она на рассвете прибежала домой. Она была вся в грязи, мокрая от росы, будто вдоль и поперек обегала окрестные поля. И вот, когда она пыталась юркнуть в щель под забором, дед Андраш через дорогу швырнул в нее дубинкой и угодил аккурат в правую заднюю лапу. И что же? Наутро после этого диковинного случая с кем он столкнулся на улице? Со старой ведьмой Суперанихой. Старуха еле волочила ноги, она опиралась на суковатую палку, прихрамывая как раз на правую ногу.

Односельчан немало удивляло одно обстоятельство: после того как Мешко выделил сыновей и разделил между ними имущество, на его долю досталась лишь четвертая часть земли да несколько голов тощего скота. И вот теперь, спустя несколько лет, он уже выводил в поле ладных волов, которых впрягал в добротный лемешный плуг, и вспахивал целый надел. Люди удивленно спрашивали, как это усач умудрился разжиться? Где раздобыл такую прорву денег на покупку земли? Ведь он пуще других возмущался, шумел, что у него земли мало, что помещик — отъявленный негодяй! Но теперь-то всем стало ясно, что сетовал он притворно, чтобы никому в голову не пришло спросить, каким образом разрослась четвертая часть надела.