Карлос Рохас - Долина павших

Нет, даже знай он, что слова принадлежали Блою, Сандро не укорил бы Р. Он посмотрел на Марину и смутно почувствовал, что его тянет к этой девушке, так сосредоточенно безразличной к окружающему: она словно свернулась клубком внутри себя, не желая понимать, что происходит вокруг и в ней самой. В глубине дворика у старой лестницы продолжалась кутерьма. В воспоминаниях гвалт казался не таким оглушительным, но выкрики звучали карикатурой на чудовищный спектакль. «Да здравствует Франко!», «Вставай, Испания!» [33] Франкистский лозунг. , «Да здравствует король!», «Хватит королей-идиотов!». Он подумал — во всяком случае, ему казалось, что он тогда подумал: в минувшем столетии предки этих парней, выскочив на балконы или высунувшись в окна по пояс, бросали букеты цветов и пучки цветущего дрока под ноги Желанному, возвращавшемуся из Валансе, и кричали, кричали: «Да здравствуют цепи! Да здравствует абсолютизм!» И он снова повторил: «Испания — не страна, такой страны не существовало. Это одна из „Нелепиц“ Гойи, освещенная собственным трагическим светом в ночи времен». И снова почувствовал, что слова эти — не его; хотя они и звучали в нем, но сам он их только слышал. И боясь, что слова эти пробудят тревогу в глубине его существа, он постарался удержать воспоминание о первой встрече с Мариной. Он подумал тогда, что Р. смотрит на них, словно зарисовывая в памяти, словно для того, чтобы когда-нибудь снова увидеть их тут, у доски объявлений, подле увядающих у их ног лилий.

Потом Сандро сделал Марину своей любовницей — она пошла на это спокойно и без страсти — в маленьком домике, окруженном эвкалиптами и миндальными деревьями у моста Валькарка, в спальне с фигурками святых под стеклянными колпаками, предоставленной в их распоряжение неведомыми сводниками. Именно Р. подыскал это место, снял для них комнату и сам заплатил за нее, но Сандро, видно, так и не вернет ему этого долга. В углу комнаты, между свежебеленой стеной и комодом, уставленным святыми, тем самым комодом, чье источенное жучком коричневое дерево пахло жженым сахарным тростником, «благоухало, как целая Гватемала», был умывальник с кувшином и тазом из манисесского фаянса [34] Манисес — город в провинции Валенсия, издревле славящийся своей керамикой. . Над умывальником висело старое зеркало в резной потемневшей от времени раме, свет мерцал на ее темно-коричневой резьбе. Он старался не обращать на него внимание, но ему все равно казалось, что зеркало это фальшивое и оно прозрачно: это не только зеркало, но еще и окно, через которое кто-то третий, незнакомый, неотступно и холодно наблюдает за ними с Мариной.

Он поведал Р. о своих подозрениях, когда детально излагал ему то, что происходило у них с Мариной в этой комнате. Хотя он был пьян, рассказывать было стыдно, но тем не менее почему-то он счел себя обязанным изложить все в подробностях. Руководило им не тщеславие и не эксгибиционизм. Рассказывая все до мелочей, он упрекал себя в ненужной исповеди, но остановиться не мог. У него снова было такое чувство, будто Р. записывает его излияния, готовясь когда-нибудь высказать их своими словами. «Каждый из нас — черновик другого человека», — подумал он однажды вечером, лежа обнаженный и обнимая Марину, но и на этот раз не знал, кем же на самом деле был он сам.

Осенью следующего года ему пришлось признаться Р., что Марина беременна. Сандро требовал, чтобы она сделала аборт, и она согласилась с тем же самым молчаливым безразличием, с каким в свое время позволила уложить себя к нему в постель. Однажды в полдень, наполненный красными и золотыми листьями, Р. отвел их в дом на углу улиц Монкада и Арко-де-Сан-Висенте, совсем рядом от того дворца, в котором много лет спустя найдут себе приют «Менины» Пикассо [35] Имеется в виду здание, где размещается музей Пабло Пикассо. . Там он оставил их наедине со старухой в пелерине и с шелковой лентой на шее. Безостановочно кланяясь и улыбаясь, старуха убеждала его ни о чем не беспокоиться и прийти сюда снова через пять-шесть часов. Все эти часы он ходил взад-вперед по дворику, до самой водосточной канавы вымощенному плиткой; та же плитка украшала и закраину старого колодца. С одной стороны, где раньше, должно быть, находился каретный сарай и стойла, виднелась дверь в винный погреб. Среди затянутых паутиной огромных оплетенных бутылей, чанов и бочек расхаживали рабочие в длинных кожаных фартуках — точь-в-точь как на шпалере, изображающей жизнь ремесленников. Была уже ночь, когда он решился снова войти в тот дом с сосновой дверью под навесом и подняться на самый верх по лестнице с каменными перилами. Словно вступая в собственный кошмарный сон, он отыскал приоткрытую дверь и вошел в полутемные комнаты. У полукруглого окна с жалюзи, на софе, лежала и ждала его Марина. На улице неожиданно пошел дождь. Сандро накрыл ее с головой своим плащом и, сжавшуюся и дрожавшую, обнял за талию; они вышли во двор, все еще кисло пахнувший вином. На углу улицы Принсеса они поймали такси, шедшее в парк.

— А если наши отношения — сплошная нелепость, почему ты все еще со мной? Почему ушла от мужа, с которым прожила столько лет?

— Вопрос, достойный женщины, поскольку на него нет ответа, — отозвалась Марина, пожав плечами. — Все равно что допытываться, отчего иногда хочется, чтобы мы не родились на свет, или вдруг охватывает желание стать бессмертными как камни. Знаю одно: я всегда выполняла твою волю; но теперь я готова поступить по-своему. Я уйду, когда захочу.

— Если ты собираешься дождаться, пока я кончу пить, то я тебе не завидую. Я даже отложил свою кончину или сумасшествие до тех пор, пока не закончу жизнеописание Гойи. Сожалею, если обманул твои надежды.

— Ты волен убивать себя как тебе вздумается, а у меня по твоей воле никогда не будет детей. А что касается прочего, то книги о Гойе ты никогда не закончишь. И знаешь это не хуже меня.

— Иди к черту!

Но ушел все-таки он, изо всех сил хлопнув дверью. Сбежал, чуть не скатился по каменной лестнице, скользя по пробивавшемуся на ступеньках и площадках мху. Прошел через сад, в ту осень густо заросший травой, и направился по тропинке в дубовую рощу. День был серый и спокойный, вершины гор окутывала неподвижная пелена. Он остановился, лишь дойдя до реки, которая поднялась от прошедших дождей. Здесь он потерял счет времени, слушая, как урчит вода меж выбеленных и отшлифованных камней. Он забыл и о Марине, и о себе самом, и о Гойе, и о доме, который Р. снял для него, чтобы там он описал жизнь художника. «Теперь, наверное, — сказал он вслух, — Франко уже умер» — и поразился, что ему безразлично. И только тут совершенно ясно ощутил, что сам он жив, и снова поклялся, что закончит книгу, пусть даже никому на свете не дано познать себя самого и пусть все на земле проходит, как проходят тираны, реки, облака и тени.