Карлос Рохас - Долина павших

«Вчера, в 23.30, течение болезни Его превосходительства Главы государства, госпитализированного в клинику „Ла-Пас“ системы социального обеспечения, было следующим: явления интоксикации в организме генералиссимуса были устранены путем хирургического вмешательства. Послеоперационное течение первые пять часов было удовлетворительным, артериальное и венозное давление, пульс и частота сокращений сердечной мышцы — в приемлемых пределах. Состояние легких также не ухудшилось. Прогнозы по-прежнему остаются крайне тяжелыми».

Клинику охранял личный эскорт Франко и резервная рота Вооруженной полиции в составе пятидесяти шести нижних чинов, двух сержантов и одного лейтенанта. Три роты сменялись каждые восемь часов, охраняя умирающего без перерыва, от зари до зари. Группа эмигрантов-кубинцев прислала каудильо букет роз. Через Правительственную канцелярию в частную резиденцию генералиссимуса было доставлено письмо, за подписью Лоренсо Вальверде Руиса, где от имени инвалидов гражданской войны, выступавших на стороне республики (которым неоднократно в ответ на их прошения отказывали в пенсии), выражались пожелания скорейшего выздоровления. В этом же самом послании инвалиды поздравляли правительство за его эффективную и серьезную деятельность. Девочка Мария Анхелес Ласкано Лопес, лежавшая в клинике «Франсиско Франко» в июле прошлого года, одновременно с каудильо во время его предпоследней болезни, теперь принесла ему цветы и письмецо, написанное разноцветной тушью, где желала ему как можно скорее поправиться. Другая девочка, Палома Трухильано, каждый день присылала больному по розе, вместе с открыточкой, в которой говорилось: «Не перестаю молиться». Священник из Алькала-де-Энарес прислал медальон Пресвятой девы — покровительницы их города, а старушка из Хаэна — другой медальончик с изображением Пресвятой девы Тискарской, «поскольку именно эти земли генералиссимус неоднократно почтил своим присутствием».

«Сегодня, 15 ноября, в девять часов утра послеоперационное течение характеризовалось артериальным и венозным давлением, пульсом и частотою сокращения сердечной мышцы — в приемлемых пределах. Легочная деятельность стабильна, дыхание обеспечивалось обычной техникой послеоперационной реанимации. Процедура гемодиализа была перенесена удовлетворительно и дала положительные результаты. Прогнозы остаются крайне тяжелыми».

Человек, уми равший в Мадриде, некогда обещал вознести Испанию на недосягаемую высоту или же покинуть страну, как говорится, ногами вперед. И вот теперь он умирал, умирал бесповоротно, под покровительством Пресвятой девы дель Пилар, осененный беспорочной дланью святой Тересы, а также чудесным действием медальонов с изображением Пресвятой девы Тискарской, Лурдской, Алькала-де-Энаресской и дель Кармен. Экономическое, интеллектуальное и моральное величие его страны вдруг представилось не таким очевидным и гораздо более спорным, чем совсем недавно. Как сказал английский историк Раймонд Карр в разговоре с Сандро, этот вышедший победителем из гражданской войны человек заявил, что ему удалось свести на нет испанский XIX век. Другими словами, ту либеральную традицию, которая наполняла почти полтора века испанской истории, невзирая на многочисленные вооруженные вспышки и собственные ошибки, вопреки ложным установлениям, разного рода ограничениям и системе касикизма. «Как убедились апологеты железного хирурга, — продолжал Карр, — крайняя цена авторитарного строя очень высока, и перейти Рубикон во второй раз оказывается не так просто, тем более что и Франко — не Цезарь».

Тогда Сандро согласился с Карром лишь отчасти. По его мнению, франкизм был не последней и наиболее долго длившейся реакцией железных хирургов на либеральную традицию, но представлял собой неизбежный результат и катастрофу режима как такового. «В Испании всегда и по сей день, — ответил он Карру, — оканчивалось крахом все — и монархия, и республика, и автономные режимы, и партии, и общественные институты, и люди. Когда кончится франкизм, а он кончится со смертью Франко, налицо будет лишь провал очередного режима, и нам в очередной раз придется начинать все с нуля». Раймонд Карр тогда расхохотался, тряся головой, расхохотался над его нигилизмом, напомнившим ему нигилизм Пио Барохи и показавшимся чересчур решительным и смешным для человека по имени Сандро Васари. «Вы настроены решительнее самих испанцев, — сказал англичанин, — таким фанатическим неверием отличаются все выкресты».

Сандро не стал возражать — спор был праздным. И подумал только, что сегодня страна находится на шатких подступах к XVIII веку. Три основные и неотъемлемые свободы — свобода мнения, участия в представительных органах и создания ассоциаций и братств — очень скоро станут, наверное, l’illusion mystique [103] Мистическая иллюзия ( франц. ). этой иберийской круговерти, l’illusion mystique, как некогда назвал Андре Мальро «свободный» коммунизм анархистов. Через два с половиной века после Дидро Испания верила в слово «демократия» с той же пылкой наивностью, с какой Дидро верил в слово «природа». У Сандро на карточке была выписана цитата, которая могла стать темою целой главы в его книге. Que nous dit cette voix (de la nature et des passions) de nous rendre heureux? Doit-on et peut-on en résister? Non, l’homme le plus vertueux et le plus corrompu lui obéissent également. Il est vrai que’ elle leur parle un langage bien différent; mais que tous les hommes soient eclairés, et elle leur parlera à tous le langage de la vertú [104] Что говорит нам этот голос (природы или страсти), отчего мы делаемся счастливыми? Откуда он звучит и можно ли ему не подчиниться? Нельзя, ибо как самый добродетельный, так и самый развращенный повинуются ему. Верно, что голос этот говорит с каждым из них на ином языке, но пусть все люди прозреют, и тогда он будет звучать только на языке добродетели ( франц. ). . Он медленно разорвал карточку. Его охватил страх — чересчур знакомый, чтобы отравить горечью, — страх, что страна запаздывает на свидание со своим прошлым. «Со времен Сократа и по сей день, век за веком, она отступает и пятится душою, — сказал однажды Р., а потом добавил: — Атрофия науки в наши дни называется Хиросимой. И нет имени у болезни разума, которому мы свидетели». Сандро подумал: а какое имя можно дать этой типично испанской болезни — болезни целого народа, обреченного отыскивать себя в затерявшемся за его спиною зеркале. И только пожал плечами. Вопрос был слишком ясен, а ответ до тошноты понятен. Годилось название любой гойевской работы. Хотя бы «Яростная нелепица».

Гойя. Так кем же он был, этот Франсиско Гойя Лусиентес, а главное, кто он — Сандро Васари, если взглянуть на него глазами Франсиско Гойи Лусиентеса? До тех пор, пока он не поймет с этой точки зрения своей задачи как биографа, он не будет знать, какую книгу должен писать о человеке — хозяине Дома Глухого. Любая биография, по сути дела, — что в свое время открыл Ортега — идеально представляет образ самого писателя, увиденный глазами того, чью биографию он пишет. «Если наша страна и ее история — не что иное, как „Нелепицы“ Гойи, то и все мы и каждый из нас в отдельности, включая умирающего Франко, заключены в его творениях». Goya, cauchemar plein de choses inconnues/ De foetus qu’on fait cuire au milieu des sabbats/ De vieilles au miroir et d’enfants toutes nues,/ Pour tenter les démons ajustant bien leurs bas [105] Сонм неведомых чудищ роится у Гойи — /безобразных ублюдков, старух колченогих,/ а случайно мелькнувшая стройная ножка/ лишь затем, чтоб прельстить и обставить разиню. . Бодлер ошибался. Кошмар, похоже, был населен не неведомыми, но прекрасно всем известными делами и персонажами истории, разворачивающейся у нас на глазах. На рубеже XVIII и XIX веков Гойя предсказал судьбу века XX, как Босх в средние века предвосхитил сюрреалистов. Если бы Гойи не существовало, Испании пришлось бы выдумать его, чтобы без пользы для себя узнать себя в его творениях. «В картинах и гравюрах Гойи наше время и наши разбросанные судьбы упорядочиваются и застывают; вспомним высказывание Кортасара о том, что весь „Дон Кихот“ скрыт в чернильнице с чернилами, а одиннадцатистопный стих Гарсиласо — рассыпан по страницам словаря».