Аполлон Еропкин - Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 [litres]

А продажа с молотка всего моего имущества, оставшегося в деревне, как у банкрота, на чем она основана?

Мне писали потом из деревни мои приятели-крестьяне, что комбед особенно старался открыть мой несгораемый сундук с секретным замком. Замок не поддавался. Наконец ломом его разбили и разворотили стенки сундука и были жестоко наказаны, ибо нашли там мои старые лекции и больше ничего. Они вообразили, что в оставленном на зиму доме, в передней в сундуке остались деньги и драгоценности!

Я – человек чуждый всякой сентиментальности, но я не могу обойти молчанием фактов, которых никакой большевик и никакой комбед не сможет опровергнуть.

Кто сумел превратить захолустное село Кораблино, лежавшее в семи верстах от Московского тракта, в большое торговое село на магистрали железной дороги, с почтой, телеграфом, с большой хлебной торговлей и с большими заработками для крестьян? Мой отец.

Кто еще больше развил это торговое село, учредив в нем большую ярмарку, проведя в нем шоссе и сосредоточив в нем табачные плантации и склады табака? Я один, без всякой помощи. Нет такого крестьянского двора в Кораблине и окрестных селах, который теперь не занимался бы разведением табака.

Кто устроил в Кораблине четырехклассное училище в прекрасном каменном доме, двухэтажном? Крестьяне не затратили на это дело ни гроша. Наоборот, когда в дополнение к этой образцовой школе я исхлопотал даровой лес для постройки начальной школы, крестьяне не поехали за этим лесом на место – единственная помощь, которая от них требовалась, – и я уступил этот лес соседним крестьянам деревни Бобровинки, где и выстроено прекрасное здание начальной школы. Точно так же кораблинские крестьяне не пожелали отвести или нанять помещение для врачебного пункта за восемь рублей в месяц, когда я выхлопотал им это учреждение; по земским правилам помещение должно быть от крестьян, чтобы они несли хоть какой-либо минимальный расход.

Впоследствии, когда крестьяне самовольно заняли мой дом в Кораблине, то они поместили в нем комбед, а затем сожгли. Я утверждаю и знаю, что умышленно сожгли; предпочли сжечь, чем устроить в нем школу или врачебный пункт.

Вот почему я ни в каком случае не желал бы возвращаться в свое имение, хотя и родовое, хотя и дорогое мне по детским воспоминаниям и во воспитанию там моих детей.

Сентиментальные маниловы говорят: «Помилуйте, наш добрый русский мужичок был сбит с толку пропагандой, он сам теперь раскаивается, сам зовет назад помещика, встречает его с хлебом-солью».

А я скажу, что не верю в искренность этого хлеба-соли и не представляю себе, как можно начинать совместное дело с людьми, которые вас обманули, ограбили и разорили, а в некоторых местах даже доходили и до убийства.

Станем на минуту на точку зрения этих маниловых: их встречают с хлебом-солью. Они приехали на опустошенное пепелище: дом и усадьба сожжены, сад и роща вырублены, скот, орудия, экипажи, вся движимость пропали. Как и с чем начинать хозяйство?

Я знаю и наблюдал, как начинают хозяйство и как возникают культурные имения из запольного хутора: мой зять создал такие имения, куда ездили потом учиться из сельхозшкол. Но зятю моему тогда было тридцать лет, у него были средства, и на хуторе все же было некоторое хозяйство, некоторые постройки, ценный лес.

Но если бы зять мой, ныне покойный, мог посмотреть свое любимое детище теперь, когда там нет ни одной постройки, ни одной коровы, ни одной лошади, когда лес и сад вырублены дотла, поля запущены и заросли сорной травой, вообще все имение сровнено с землей, не существует, то едва ли его горькое чувство незаслуженной обиды было бы удовлетворено этой лицемерной хлебом-солью.

Откуда взять энергию начинать все вновь? Кто даст на это деньги? И не будет ли навсегда призрак бывшего разгрома отравлять всякую работу? Кто раз обманул, тому уже нет веры. И насколько реальны вообще эти мечтания о хлебе-соли? Я знаю, например, что в моем имении Тейново на месте усадьбы, которая сожжена дотла, поселились крестьяне, там уже их поселок. Здесь уже над культурным имением вбит осиновый кол. Finita la comedia [315]. Здесь уже нет возврата к прошлому. Было, да быльем поросло.

Я убежден, что старая поместная Россия погибла навсегда. Ее уже не воскресить никакими фальшивыми церемониями хлеба-соли. Вишневые сады и дворянские гнезда уничтожены [316]. Тихой грустью веет от страниц этого недавнего прошлого. Оно сохранится лишь в воспоминаниях и в литературе.

И тем не менее право собственности должно быть восстановлено, ибо оно связано культурой народа и государства. Что-нибудь одно: или право собственности священно и неприкосновенно, или долой весь правовой строй, грабь награбленное!

К чему же существуют вековые нормы права и морали и неужели мы так низко упали, что готовы забыть и усомниться даже в велениях заповедей Божьих? Быть может, новое Учредительное собрание, вопреки самому Богу, скажет: убий и укради! И мы должны положить все перед этой моралью дикарей? Да будь оно хоть трижды, стократ учредительным, все равно убийство останется убийством и грабеж – грабежом. Эти правовые нормы бессмертны и неизменны, и здесь нечего ждать новых откровений ни от каких собраний, как бы они ни назывались и каким бы авторитетом ни прикрывались.

Всем хорошо памятно, какую бурю негодования вызвал в свое время кадетский проект о принудительном отчуждении помещичьей земли. Польские депутаты просто отошли от зла. Знатоки русского земледелия А. С. Ермолов, В. Гурко, Дюшен [317]и др. с цифрами в руках доказывали, что вовсе не в малоземелье лежит центр тяжести аграрного вопроса, а в отвратительной земельной культуре: сколько бы ни наделяли крестьян землей, все равно низкая культура поглотит все эти прирезки, сведет их к нулю.

Большевистский опыт подтвердил эти аргументы: земли у крестьян стало больше, но хлеба стало меньше.

Реформы министра Столыпина именно и клонились к поднятию земледельческой культуры на крестьянских землях, прежде всего путем уничтожения общинной чересполосицы, отводом участков к одному месту.

Все это такие непреложные истины, о которых даже и спорить не приходится. Это законодательство занимало как третью, так четвертую Государственную думу в продолжение многих лет.

Теперь все разрушено.

И тем не менее должен же быть какой-нибудь выход из этого тупика?

Бесспорно, что право собственности должно быть восстановлено, но из этого еще не следует, что должно быть восстановлено самое фактическое владение имуществом, ибо это два разных момента, два разных правовых понятия.

Помимо тех моральных и психологических соображений, о которых я уже говорил, помимо нежелания восстанавливать фактическое владение имуществом при новых условиях жизни, часто восстановить это владение и фактически невозможно.