Георгий Демидов - Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

— Выходи! — сказал надзиратель новоприбывшему.

Тот без особой торопливости надел свой треух и взял мешок.

— Спасибо этому дому… До свидания, товарищи.

— До свидания! — Некоторые даже встали.

— Ишь ты, — буркнул Троцкий, когда дверь закрылась. — По ошибке, значит, его сюда сунули… и поторопились убрать, чтобы не просвещал таких как мы, лопухов…

Дни тянулись медленно и мучительно. Снова терзало чувство непоправимой ошибки. Нарастало сомнение в возможности ее исправить, воображение рисовало невыносимые картины расправы энкавэдэшников с его женой и дочерью. Чувство самообвинения вытесняло все остальное, превращаясь в маниакальную идею. Его не удавалось ослабить никакими доводами, никакими попытками самооправдания: «Ты, только ты виноват в полном сиротстве Оленьки, если ее мать арестована!» Напрасно Алексей Дмитриевич пытался внушить этому неумолимому внутреннему обвинителю, что даже самое худшее могло произойти независимо от его признания, что показать на Ирину по указке НКВД мог любой из арестованных сотрудников института. «Она не нужна им сама по себе, — твердил обвинитель, — и только по твоей глупости и из-за твоего малодушия они могут применить к ней закон от 1 августа!» Трубникову временами казалось, что он стоит на грани сумасшествия. Что вот-вот механизм мысли и воли потеряет управление, пойдет вразнос, превращаясь в груду обломков.

И вот наступил момент, когда надзиратель распахнул дверь и произнес: «Собирайся с вещами!»

Был ранний вечер. Через небольшую дыру в ржавом железе козырька виднелись отсветы заката на холодно-синем небе ранней осени. С пальто и узелком Алексей Дмитриевич остановился на пороге камеры.

— Ну, до свидания, — сказал он, неловко обернувшись к товарищам.

— До свидания! — ответило несколько голосов, и только Троцкий сочувственно пожал ему руку.

— Прощайте Алексей Дмитриевич…

Во дворе стоял закрытый автомобиль для перевозки хлеба. На его стенках слово «хлеб» несколько раз было повторено вычурными буквами и для чего-то на нескольких языках. Постоянно встречая прежде такие автомобили на улицах своего города, Трубников давно уже привык не удивляться этой неумной выдумке работников торговли. Но для чего он здесь?

Вопрос разрешился, когда открылись задние воротца автомобиля-вагона. Вместо стеллажей для хлеба внутри был узенький коридорчик, по обе стороны которого тянулись двери крохотных клетушек-боксов. По шесть с каждой стороны. Назначением такого устройства могла быть только изоляция заключенных друг от друга при их перевозке. Но это имело бы какой-то смысл при поодиночной загрузке боксов. А сейчас их будущие пассажиры — более двадцати человек разношерстных небритых людей в измятой одежде и с узелками в руках — стояли тесной кучкой и с удивлением смотрели на автомобиль. Так вот для чего предназначаются эти, с виду такие безобидные, хлебовозки!

— Кабинок-то всего двенадцать! — вполголоса заметил кто-то.

— В НКВД нет предельщиков, — возразил ему другой.

— Разговоры! — рявкнул дежурный по тюрьме, сдававший арестованных начальнику конвоя.

Предельщики! Трубников вспомнил, что года два назад газеты были заполнены статьями о борьбе с ними на железнодорожном транспорте. Так обзывали специалистов, противившихся превышению установленных норм скорости движения и нагрузки транспорта. С ними победоносно боролся, конечно, при помощи тюрем и расстрелов, нарком железнодорожного транспорта Каганович. Он, как и Ежов, получил неофициальный титул «сталинского железного наркома». Потом предельщиками оказались энергетики, не желавшие ломать перегрузкой агрегаты, и технологи в металлургическом и машиностроительном производствах. Слово «предел» приобрело почти контрреволюционное звучание.

Здесь проблема предела решалась просто. В каждый бокс запихивали по двое, хотя в нем было тесно даже одному человеку нормального роста. Конвоиры не могли не видеть, с каким трудом взбирается по лесенке Трубников со своей больной ногой. Но и к нему был втиснут второй пассажир, по счастью, небольшой и худенький человек в железнодорожной форме. Боксы из коридора запирали на задвижки. Те из них, в которые были посажены более крупные или толстые люди, конвоирам пришлось запирать, нажимая на дверь плечами. Было слышно, как лязгнул засов двери коридорчика. Машина тронулась.

Алексей Дмитриевич сидел на узенькой доске-перекладине, служившей скамейкой. Его спутник, чтобы не садиться к нему на колени, что было бы нормальным размещением пассажиров бокса, делал отчаянные усилия, упираясь локтями в стенки кабинки и стараясь удержаться в стоячем положении. Было совершенно темно. Светились только мелкие дырочки в небольшом железном колпаке, установленном над каждым боксом. Это были вентиляционные отверстия, без которых пассажиры тюремного фургона неизбежно бы задохнулись. Уже стемнело, и через маленькие отверстия был виден свет уличных фонарей, то яркий при приближении к ним, то совсем почти меркнувший.

Там, за тонкой деревянной стенкой, была улица. По ней шли, торопились по своим делам люди, не обращая внимания на обыкновенную хлебовозку, испещренную затейливыми надписями: «хлеб», «хлиб», «брэд», «брот». Может быть, среди прохожих есть знакомые и близкие тех, кого везут в замаскированном тюремном автомобиле. Может быть, прошла Ирина-Автомобиль сильно тряхнуло на выбоине мостовой. Маленький спутник Трубникова не удержался и плюхнулся к нему на колени. Алексей Дмитриевич вскрикнул от острой боли в разбитом коленном суставе.

— Эх, чертов собачник! — зло выругался железнодорожник. — Выдумала же его какая-то энкавэдэшная б…! Не могли обыкновенного ворона замаскировать, раз уж так людского глаза боятся…

Автомобиль круто повернул и остановился. В дырочках ярко вспыхнул свет фонаря. Через минуту машина снова тронулась, и свет померк.

— Ворота проезжаем, — сказал железнодорожник.

— В спецкорпус! — крикнул кто-то снаружи.

Опять короткая остановка под фонарем, снова ворота, и мотор заглох. Очевидно они прибыли к месту назначения. Было слышно, как вышли из машины конвоиры и один из них пошагал куда-то, наверное, с документами на прибывших. Предстояло ожидание приемки.

Товарищу Алексея Дмитриевича уже не нужно было удерживать себя в неудобном положении. Очевидно очень словоохотливый человек, он снова вернулся к теме о воронах и собачниках. Трубников узнал, что собачником называется на арестантском языке тот тип тюремного автомобиля, в котором они сейчас находятся. И что не все эти собачники замаскированы под хлебовозки. Есть и такие, на которых написано — «мясо».

— Приписать бы — живое, — хмуро сострил рассказчик. — Есть даже подделки под автобус. Снаружи все как следует. Окна с занавесками, надпись «служебный». А внутри такой же коридор и боксы.