Георгий Демидов - Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

С точки зрения Кости, гораздо интереснее учителей был немолодой колхозник, привезенный сюда из отдаленного района. В начале двадцатых годов он служил в кавалерийских погранвойсках в Средней Азии и принимал участие в войне с басмачами. Бывший кавалерист охотно делился своими воспоминаниями с товарищами по камере. Его рассказы напоминали Косте рассказы его отца о гражданской войне. Только склонить отца к таким воспоминаниям удавалось не часто — он был вечно занят.

Уже к концу дня для Кости оставался совершенно неразгаданным только его хмурый товарищ по вчерашнему этапу из Внутренней. Перед ним мальчик робел из-за его угрюмости, несклонности к разговорам и этих страшных кровоподтеков и шрамов на худом лице с глубоко запавшими глазами.

Костя и здесь, конечно, не преминул похвастаться своей ловкой выдумкой, которой он так здорово разыграл НКВД и Военный Трибунал. Бывшему пограничнику и молодому учителю она очень понравилась. Улыбался в усы и старый регент. Безразличными к Костиному рассказу остались только ассириец и ксендз. Один его просто не понял, другой вряд ли даже слышал, занятый своими горестными думами.

А вот вчерашний товарищ по этапу не только слышал, но и как-то по-особенному воспринял этот рассказ. Мальчишка заметил это по выражению теплого участия в глазах Трубникова. Стало ясно, что этот хмурый человек по-настоящему злым быть не может. И хотя не без некоторой опаски, Костя решился задать ему вопрос: «А кем вы были на воле, товарищ Трубников?» Обращение по имени и отчеству было, по его понятиям, пока недопустимым ввиду отдаленности знакомства. Страшноватого вида арестант не одернул его и даже не нахмурился. Глаза Трубникова улыбались, когда он ответил любопытствующему: «Профессором физики, товарищ Фролов».

Это было не совсем точно. Алексей Дмитриевич был специалистом по одному из разделов технической физики. Но он приспосабливал свой ответ к уровню Костиного понимания.

Костя открыл рот от неожиданности и восторга. Он давно уже мечтал о грамотном консультанте по вопросам технической фантастики, на которые ни от кого не мог получить толкового ответа. Была забыта даже диктуемая законом вежливости подготовка к более близкому знакомству. Вопросы посыпались сразу. Большей частью они были наивны, выявляли плохое преподавание физики в школе, где учился мальчик, надерганность и незрелость почти всех его представлений. Но в них сквозил пытливый и беспокойный ум.

Можно ли получить температуру ниже абсолютного нуля? Трубников невольно улыбнулся. Вопрос был прямо по его специальности. Когда люди полетят на Луну? Правда ли, что Земля в середине состоит из чистой платины? Можно ли и в самом деле сделаться невидимым, как герой уэльсовского романа?

Объяснения по этому вопросу Костя старался понять по возможности глубже. Разочарованно хмурился и кусал губы — ему очень не хотелось верить в отрицательный ответ.

Приключенческой и фантастической литературой Костя зачитывался давно и нередко во вред школьным занятиям. Но с жанром фантастики в те времена дело обстояло вообще плохо. Жюльверновские произведения устарели, а хороших новых почти не было. Зато немало было издано плохих, способных только засорить мозги подросткам. Пробовал он читать и научно-популярные книжки. Но делал это беспорядочно, редко дочитывал их до конца и многого не понимал. В голове у него образовался порядочный сумбур.

Алексей Дмитриевич с несвойственным ему терпением пытался теперь привести в некоторый порядок хаотические Костины представления. Пояснения приходилось делать с большими отступлениями, приспосабливаясь к пониманию аудитории, которая состояла не из одного только Фролова. Лекции Трубникова слушали еще молодой учитель и бывший кавалерист.

Возможно, что главной причиной симпатии необщительного ученого к мальчику были те качества Костиного характера, которые напоминали Трубникову характер его жены. Та же непосредственность и трогательная доверчивость, которые привели когда-то к быстрому сближению Алексея Дмитриевича с Ириной. Строгий, а нередко и резкий с людьми Трубников терпеливо слушал наивные рассказы подростка. Большое место в этих рассказах занимало описание подвигов его отца. Многие из них были, вероятно, сильно преувеличены восторженным воображением сына. Костя часто занимался неуемным и беспочвенным фантазированием. Изобретал давно уже изобретенные писателями-фантастами экраны, освобождающие предметы от силы земного тяготения, упорно возвращался к излюбленной идее — придать тканям человеческого организма абсолютную прозрачность. Целью всех этих размышлений, тайно поведал он своему другу, является изобретение надежного средства побега из далекого лагеря, в который его скоро зашлют.

Когда же Трубников с прозаической трезвостью доказал изобретателю полную абсурдность его идей, прожектёр тяжело вздохнул и решил заняться чем-нибудь попроще. Однажды он изложил проект воздушного шара типа монгольфьеровского, сшитого из оленьих шкур. Тоже, конечно, на предмет побега из будущих мест заключения. А как-то, понизив голос до шепота и наклонившись к самому уху Алексея Дмитриевича, Костя сказал:

— А я и в новые показания для энкавэдэшников сюрпризик заложил!

Трубников взглянул на своего юного приятеля неодобрительно.

— Что это за мальчишество, Костя? Ты глупо дразнишь своих судей и только даешь им повод увеличивать тебе срок!

Костя обиженно насупился. Никакое это не мальчишество! Он даже не собирается сообщать суду, что скрыто в его новой филькиной грамоте. Заявление об этом он сделает потом, когда ему очень уж надоест там, в далеком лагере. Это вызовет новое доследование, для которого его опять привезут в родной город. По крайней мере, в одну из его тюрем, и он будет знать, что где-то рядом находятся знакомые улицы, стоит дом, в котором он родился и жил с родителями и сестренкой. Его бывшая школа с множеством знакомых ребят…

Алексей Дмитриевич должен был выждать, пока отступит сжавший горло комок, делая вид, что обдумывает новые Костины планы.

— Следователи к твоим писаниям относятся, конечно, настороженно, и уже сейчас смогут расшифровать эту твою… анаграмму…

Нет, Костя этого не боялся. Куда им! Второй его следователь крутил им написанное на все лады. И из первых букв строчек пытался слова составлять, и из последних. Даже кверху ногами бумагу держал. Но так и не допер. А буквы-то надо брать с начала каждой нечетной строки и с конца третьего слова каждой четной, и тогда получится фраза, которая написана на длинном полотнище, украшающем фасад Костиной школы. Мальчик оглянулся на занятых разговорами соседей и прошептал, почти касаясь губами ушной раковины Трубникова: «Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство».