Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

На этом перечень заканчивается, и они оба знают, что денег все равно будет недостаточно.

Утром за завтраком Стефа и дети читают молитву, сидя за столами на сцене. Миша замечает темные круги вокруг ее глаз. На этот раз гестапо не ограничивается единственным расстрелом, как в апреле. Бойня возобновляется каждую ночь. Теперь ночами в гетто никто не спит, все прислушиваются к звукам подъезжающей машины, стуку в дверь.

Причина расстрелов в конце концов выясняется. Уничтожены почти все контрабандисты. В гетто начинается массовый голод.

– Сегодня утром мне пришлось разбавлять молоко водой, – говорит Стефа Корчаку, когда тот выходит к завтраку.

Лицо Корчака совсем высохло, стало маленьким, как у гнома, воротник мундира небрежно расстегнут. На исхудалом лице глаза кажутся слишком большими, они покраснели от усталости. Он выглядит на все семьдесят, а уж никак не на шестьдесят.

– Это же нарушение.

– А я не знаю, что еще можно сделать. Фридмана нет, еду достать невозможно. Молоко стоит дороже, чем жидкое серебро.

Миша замечает, как Корчак незаметно подкладывает свой хлеб на тарелку Аронека, а тот бросает на него взгляд, полный беззаветной любви. Все происходит в считаные секунды.

– Нужно попробовать достать еду как-то еще, – говорит Корчак. – Есть у меня одна знакомая, попытаюсь, может, получится.

Корчак направляется на улицу Хлодну к новому переходу в виде деревянного моста из малого гетто в большое. По нему движется серый поток изможденных людей. Мост высокий и крутой, и кажется, будто люди поднимаются прямо в безоблачное голубое небо. Как всегда, на руке у доктора нет повязки.

Он с трудом пробирается сквозь толпу на улице Кармелитской, держась поближе к стене на случай, если появится тюремная машина. Обычно она бешено мчится по узкой, идущей под уклон улице с нависающими железными балконами, а охранник, высунувшись из окна машины, прокладывает путь с помощью дубинки, утыканной гвоздями.

Корчак выходит на улицу Тломацкую и направляется к Большой синагоге. В душной жаре он останавливается у широких ступеней под огромным куполом и на мгновение снова представляет себя семнадцатилетним юношей, бредущим за отцовским катафалком среди толпы безутешных друзей в цилиндрах, шелковых тюбетейках и шалях.

Сейчас в Большой синагоге находится приют для многочисленных беженцев, прибывших недавно из Берлина. Они здоровы, хорошо одеты и находятся в гораздо лучшей форме, чем давние жители гетто. У них еще есть силы и энергия, чтобы работать киркой или лопатой, они хорошо говорят по-немецки, поэтому для любых работ за стенами гетто немецкие охранники в первую очередь отбирают их.

Работа в одной из бригад под вооруженной охраной за пределами гетто – сейчас почти единственный способ доставать продовольствие. За такую работу не только платят немного денег, она, что гораздо важнее, дает возможность покупать продукты в Варшаве и провозить их через ворота контрабандным путем.

Но для варшавского еврея получить место в таких бригадах почти невозможно.

Внутри Большой синагоги на смену церковному запаху восковых свечей и старых книг пришел запах помойных ведер и вареного лука. Роспись на штукатурке покрыта копотью. Между деревянными скамейками на первом этаже и на балконе второго натянуты веревки. На них висят одеяла, чтобы отгородить отдельные закутки для семей. По сравнению с другими убежищами, где царят голод и смерть, здесь чисто, люди пока еще выглядят опрятно. Но нехватка еды и антисанитарные условия уже делают свое дело: мужчины ходят небритыми, женщины крикливо бранятся из-за сковороды, дети плачут. Начало нисходящей спирали. Скоро и здесь все пойдет под откос.

В самом углу Корчак отыскивает свою старую знакомую со студенческих времен в Берлине, вдову немецкого врача-еврея. Она поднимается из своего угла и пожимает ему руки. Жаль, говорит она, что он не застал ее сына, прекрасного молодого человека двадцати лет, но его сейчас нет в гетто – отправили на строительство казарм.

И, конечно, она постарается узнать, нельзя ли устроить туда и мальчиков Корчака.

– А как вы думаете, доктор Корчак, когда они отпустят нас домой?

Каждое утро на рассвете Миша и трое старших мальчиков, серьезный Якубек, рыжеволосый Муниус и невысокий Давидек, под конвоем вооруженных охранников покидают гетто через ворота у сада Красинских. Они проходят мимо парка, где раньше собирались старики с пейсами в широкополых шляпах потолковать о текстах из Талмуда или почитать газеты, где женщины с квадратными маленькими колясками гуляли под зелеными деревьями, чтобы их отпрыски дышали свежим воздухом.

А сейчас в парке никого. На террасах дворца посреди парка дежурят охранники. Теперь здесь расположилось немецкое начальство.

Плечом к плечу Миша с мальчиками шагают вчетвером по улице Длуга в сторону знакомых переулков средневекового города. Никто не приветствует этих оборванцев, которые, как призраки, идут к мосту.

Как давно он не был у реки. У Миши кружится голова от запаха воды, свежего летнего ветра, который ласкает его зудящую кожу под истрепанной и грязной одеждой. Он уже и не помнит, каково это – купаться в реке, лежать в горячей ванне. Надеть новую одежду, выйти на балкон и смотреть на реку с чашечкой ароматного кофе в руках, в хорошем настроении, зная, что впереди еще один прекрасный день.

Они проходят по улицам Праги к старым военным казармам, где сейчас живут солдаты вермахта. Человек в отутюженной форме ведет в конюшню гнедую лошадь, глядя на красивое животное с благоговением и заботой. Воздух звенит от гула строительных работ. Казармы ремонтируют и расширяют для новых хозяев.

Мишу и мальчиков поставили расчищать завалы и таскать кирпичи. Немецкие охранники, которые следят за ними, молоды и к берлинским евреям, говорящим на их родном языке, относятся по-человечески. Как хорошо, что они не злые. Смотрят в другую сторону, когда берлинские евреи по очереди бегают к польским рабочим покупать еду.

Миша хорошо знает этот район. Через некоторое время он тоже выскальзывает за ворота, чтобы купить хлеб и картошку в магазине на улице Одиннадцатого Ноября. Глядя на потрепанную одежду Миши и повязку на рукаве, продавцы прекрасно понимают, что ему не полагается сюда заходить. Владельцы магазина, пожилая польская пара, рискуют, обслуживая его, но они добрые и даже добавляют сверху пару морковок.

– В следующий раз подходите к заднему входу, – говорит ему женщина.

Взгляд у нее дерзкий, непокорный. А ведь она прекрасно понимает, что за помощь еврею теперь полагается смертная казнь.