Ирина Измайлова - Собор. Роман о петербургском зодчем [litres]

– Но и Витрувий [48] Витрувий (I в. до н. э.) – крупнейший римский архитектор и инженер, автор известного сочинения «Десять книг об архитектуре». , и Палладио [49] Палладио Андреа (1508–1580) – крупнейший архитектор эпохи Возрождения, выдающийся теоретик архитектуры. давали иной расчет! – проговорил Андрей Иванович.

– Они ошибались, – просто сказал Монферран. – Ой, ну что вы на меня так смотрите? Неужто думаете, я Витрувия не уважаю и не боготворю Палладио, как и вы? Да только не ошибается, сударь мой, один Господь Бог. Еще, прости меня, Господи, круглый дурак никогда не ошибется, потому как сам перед собою всегда прав.

– Август Августович, – вдруг жалобно произнес Штакеншнейдер, снимая и протирая очки, чтобы не видеть в этот момент лица учителя (без очков он вообще ничего не видел). – Август Августович, я давно вас ни о чем таком не просил… Мне стало казаться, что я могу сам… Но я не могу! Позвольте мне вам через несколько дней кое-что показать… У меня заказ один есть интересный, но я, я боюсь, что он у меня плохо идет… Можно принести рисунки и чертежи?

Монферран рассмеялся:

– Академик просит совета и консультации у почетного вольного общника Академии, у недоучки и рисовальщика!

– Август Августович… Я же никогда!..

– Да, да, милый Андрей Иванович, вы никогда, и я это помню! Несите свои рисунки, я посмотрю, конечно, но, ей-богу, вы себя недооцениваете. Вы – большая умница! Ну где, позвольте напомнить, ваш обещанный чай? Или, Бог с вами, наливайте вина, выпьем за вас, за меня, за нас, за архитектуру, да я и пойду – а не то мне Алеша взбучку устроит: он же знает, что я ночь не спал… А он у меня теперь в доме управляющий – фигура знатная, то и командует нами всеми крепко…

И он улыбнулся, вспоминая недавний разговор с Алешей.

Они переехали в новый дом в середине сентября. Тут же пришлось покупать новую мебель, дополнительно нанимать прислугу: кучер и горничная у них уже были, но потребовался еще дворник, вторая горничная, новый лакей, новая кухарка.

Составили штат прислуги, и Алексей был отныне назначен управляющим домом и всем хозяйством, так что остальной прислуге полагалось теперь именовать его только Алексеем Васильевичем.

Перед тем между ним и Огюстом произошел серьезный разговор.

– Смотри, Алеша, – говорил архитектор, втайне страшась, что слова его возымеют действие. – Ты, по сути, получил классическое образование. Языки знаешь, историю, в математике разбираешься, в философии. Так к лицу ли тебе, человеку ученому, чай и кофе мне в кабинет носить и прислугой командовать? Подумай.

– Вы к чему клоните? – сурово, почти с обидой спросил Алексей.

– А к тому, что тебе хорошо бы найти службу по знаниям твоим и способностям. Я могу тебе устроить. У меня связи теперь есть.

– Прогнать хотите? – уже резко воскликнул Алеша. – Не нужен стал, что ли? Или провинился в чем?

– Дуралей! – вспыхнул Огюст. – Кажется, русским языком тебе объясняю.

– Да, язык вы выучили. – Алексей усмехнулся, посмотрев в глаза хозяину. – А иной раз не понимаете… Да полно! Я не верю, чтоб вы хотели со мной расстаться, Август Августович.

– Что ты, я, конечно, не хочу, – честно сознался Монферран. – Я без тебя не то что как без рук, а просто как без головы, Алеша. Но только твоя судьба мне тоже небезралична. Подумай, а! Ведь даже дети от родителей уходят.

– Дети от родителей уходят, а я от вас не уйду! – просто сказал Алексей. – И нечего гнать меня, я не кот уличный! Если вам небезразлична моя судьба, так и поймите, что она навеки рядом с вашей. Если нужен, оставьте при себе.

– Ну что же, – с явным облегчением воскликнул архитектор. – Воля твоя, как ты сам говорить любишь. Хочешь – оставайся. Но только помни: теперь ты все-таки управляющий, это уже должность солидная. Изволь купить себе цилиндр и трость.

– Слушаюсь! – Алеша улыбнулся, должно быть представив себя в цилиндре. – А что за физиономия у меня будет?

– Будет не хуже, чем у других, – отрезал Огюст. И на том их разговор закончился.

– Так что же, Август Августович, я, ежели позволите, вас провожу? – робко спросил Штакеншнейдер, когда его гость, выпив с ним по второму бокалу, заторопился домой. – Вы ведь без кареты…

– Мне близко, стоит ли? – пожал плечами Монферран. – А хотя, если вам угодно… Идемте!

Выйдя на улицу, они обнаружили, что ненастный ветреный вечер сменился еще более ненастной ночью – тяжелые тучи нависли таким плотным покрывалом, что сквозь них не видно было уже ни одной звездочки, ветер усилился и выл как бешеный, носясь над мостовой и тротуарами, швыряясь пригоршнями листьев и высоко поднимая их над землей. В тусклых пятнах слабого фонарного света эти листья мелькали, как будто летучие мыши.

– Силы небесные, вот это ночка! – возмутился Огюст, поднимая воротник и туже надвигая цилиндр. – Ох, чует мое сердце, опять вода полезет вверх… Андрей Иванович, ей-богу, шли бы вы назад!

– Нет, нет! – решительно возразил Штакеншнейдер. – Я не боюсь ветра. Позвольте вас под руку…

Ветер дул им навстречу, и они шли, не разговаривая, держась один за свой цилиндр, другой – за фуражку, опустив головы. Между тем, как назло, непогода усиливалась. Самое удивительное и, пожалуй, страшное произошло, когда архитекторы вышли на Дворцовую площадь. Едва они, обогнув экзерциргауз, разом, не сговариваясь, подняли взоры, чтобы увидеть в блеске фонарей новую колонну, как ветер вдруг сник, будто его и не было, а в небе прогремел сумасшедший гром. И небо прямо над колонной раскололось, алая трещина вспыхнула в нем, и фигура ангела с его вскинутой рукой, поднятым крестом будто окунулась в пламя, а красный ствол колонны засиял, точно вырезанный из граната или сердолика. И новый грохот, страшнее прежнего, раскатился над тучами, и казалось, от него содрогнулась вся площадь.

– Что это?! – пролепетал пораженный Андрей Иванович.

– Господи Иисусе! Гроза! Гроза в октябре! – вскрикнул Огюст и, охваченный разом восторгом и необъяснимым страхом, перекрестился, не отрывая глаз от колонны, чтобы еще раз при новой вспышке молнии увидеть это чудо…

Однако следующая молния, хотя и озарила вновь площадь, сверкнула уже правее, над Адмиралтейством, а следом за грохотом грома на землю внезапно, нежданно рухнула настоящая стена сокрушительного осеннего ливня.

– А! Чтоб ты пропал!!! – хором вскричали оба архитектора и, не видя более близкого убежища, со всех ног ринулись к арке Главного штаба, чтоб под ней найти спасение.

Однако они вбежали под арку уже совершенно мокрые. Штакеншнейдер к тому же ничего не видел: дождь залил стекла его очков, и молодой человек, вытащив платок, принялся протирать очки, в то время как его спутник, сняв цилиндр, пытался стряхнуть воду с его полей, а заодно и с воротника пальто, откуда она неумолимо стекала к нему на шею (шейный платок у него был уже насквозь мокрый).