Марина Аэзида - Хасинто. Книга 1

Сон? А что сон? Дьявол искусный, хитрый, он знает, в какое время насылать распроклятые видения и соблазны: терзает ими ночью, когда Божьего света нет. Но Хасинто не поддастся демону! Сеньор — просто сеньор. Такой же, как и прежде. Дон Иньиго. Иньиго Рамирес. Де Лара. Обычный. Привычный. Почти родной.

Хотя исповедаться все же надо…

Только к кому идти? К местному падре? Конечно, святые отцы лишь посредники между Господом и верующими, но все же… Падре ведь сразу поймет, что Хасинто вожделел кого-то из владений де Лары. Кого-то, с кем близко общался. А кто оруженосцу ближе сеньора? Святой отец догадается… Догадается! Сохранит тайну исповеди, но Хасинто все равно будет стыдно так, словно о его сраме проведал весь мир.

Что делать? Без исповеди от греха не избавиться. Может, улизнуть в ближайшее селение, найти там часовенку? Да только как уйти в одиночку и не вызвать при этом вопросов и подозрений? А даже если получится, он все равно попадется на глаза крестьянам. Они поймут, что он знатный кабальеро и, скорее всего, догадаются, что приехал из владений де Лары — а откуда еще? Сразу пойдут сплетни, догадки: почему идальго исповедуется в их часовне? Домыслы рано или поздно дойдут до стражников крепости, а от них поползут дальше. Может, достигнут и ушей сеньора. Нет, нельзя так рисковать. Иначе потом врать придется и что-то придумывать, объясняя, зачем он туда ездил.

— Чинто! — окликнул дон Иньиго. — Берите копье — и на коня.

Любимое упражнение. Всегда, но не сейчас. Мысли заняты другим, и тревожит другое. Эх, провести бы день в молитве, но увы. Вместо этого придется мчаться на лошади, круг за кругом поражать мишень и уворачиваться от мешка. Ладно, тут он хотя бы не осрамится. Заодно в очередной раз покажет Ордоньо, как здорово управляется с копьем. Мерзкая ухмылка рыжего сразу потускнеет.

Нет, она не потускнела. Наоборот, засверкала ярче, злораднее, потому что Хасинто все-таки осрамился. Немыслимо! С того дня, как стал оруженосцем, он всего два или три раза попадал под мешок! Сейчас же тот больно ударил в спину на первом круге, слегка задел на втором, а на третьем врезался в голову, оглушил и вышиб из седла.

Хасинто лежал на земле. Горькая пыль забивалась в ноздри, скрипела на зубах, а он пытался встать. Наверное, со стороны казался жалким червяком. Когда наконец удалось подняться, он поплелся к ограде. Старался не смотреть ни на сеньора, ни тем более на Ордоньо, но краем глаза увидел и сдвинутые брови первого, и растянутые в счастливой улыбке губы второго.

Какой стыд! Сначала богопротивная похоть — во сне, теперь воинское бесславие — наяву! Хуже этого было только видеть умирающего Диего и узнать о смерти Мариты.

Марита! Ангел! В ней спасение! Хасинто все время будет думать о возлюбленной, тогда ночной кошмар не повторится!

С каждым днем ее лицо все больше изглаживалось из памяти, а отдельные черты вовсе забылись, зато сам образ никуда не делся. Осталась и любовь — настоящая, чистая! Она одолеет черную похоть.

Опершись о плетень и повесив голову, Хасинто неровно и громко задышал.

— Посмотри на меня!

Это сеньор. Эх, знал бы он, о чем просит… Смотреть на него — мука, но приказ есть приказ.

Хасинто вскинул голову и наткнулся на внимательный, будто изучающий взгляд.

— Что с тобой сегодня такое? Будто я не воина тренирую, а однорукого соларьего.

— Сам не знаю… Мне жаль.

Проклятье! Дон Иньиго! Ну зачем смотреть так? Зачем так пристально?

Щеки запылали, а кончики пальцев, напротив, похолодели. Лицо покрыла испарина, голова закружилась, дыхание стало еще чаще. Хасинто покачнулся.

— И выглядишь дурно. — Де Лара приблизился и положил ладонь на его лоб. — Да ты горишь. Выходит, Ордоньо сказал правду. Это ты соврал, что не болен. Когда наконец уяснишь: мне лгать нельзя?

Сеньор разозлился, но Хасинто впервые был этому рад: пусть Иньиго Рамирес прогонит прочь. Это лучше, чем слышать его голос, видеть его лицо и — кто знает? — отправиться с ним на дьявольское озеро. Да, пусть гневается: лишь бы не догадался об истинной причине недуга.

— Ордоньо! — Де Лара оглянулся на пажа. — Отведи Чинто к ибн Якубу.

— Я сам дойду!

— Нет уж, — хмыкнул сеньор. — Чего доброго, сбежишь к себе. Ордоньо присмотрит, чтобы ты все-таки добрался до лекаря. И до вечера можешь быть свободен.

Мстительный Иньиго Рамирес! Знает ведь, что они друг друга не выносят. Намеренно обратился к гаденышу, хотя рядом есть другие пажи. Проучить решил.

Ордоньо схватил его за плечо, но Хасинто сбросил вражескую руку и прорычал:

— Я сам! А ты иди сзади. Присматривай, раз приказ такой.

Он отправился к внешнему двору, паж двинулся следом. Когда отошли от ристалища, гаденыш поравнялся с Хасинто и будто невзначай бросил:

— Я слышал, у мавра много снадобий. От разных хворей. Не только от лихорадки, но еще от хилости и глупости есть.

— Если не умолкнешь, тебе понадобится снадобье от пробитой башки, — огрызнулся Хасинто. — Только знай, что пленнику-сарацину оно не помогло.

— Молчу-молчу. Ты меня напугал. Кабальеро, не способный удержаться в седле, все-таки слегка опаснее однорукого крестьянина.

— Уж-ж-а-асная несправедливость, что такой кабальеро выше тебя по званию. Наверное, ты каждую ночь из-за этого плачешь, бедный.

— Лучше уж поплачу, чем…

Слава Сант-Яго, гаденыш не успел договорить: когда они вышли из внутренних ворот, то столкнулись с лекарем.

Можно сколько угодно спорить, ссориться, оскорблять друг друга, но наедине, не при свидетелях. Тем более не при чужаках. Неверный же, как бы долго ни находился во владениях дона Иньиго, все равно чужак. Он должен видеть воинов Леона и Кастильи сплоченными.

Мавр улыбнулся и пропел:

— Приветствую вас, юные идальго.

— Доброе утро, — откликнулся Ордоньо. — Вы куда-то спешите?

— Обещал посмотреть кобылу. Ожеребиться должна, да все не получается…

— Никуда не денется, ожеребится, — паж тряхнул нагло-рыжими вихрами, поправил шапку и протянул: — С лошадью и менее искусные лекари справятся. Я им передам, что нужно за ней присмотреть. А для дона Иньиго сейчас важнее его оруженосец, — он кивнул на Хасинто. — Занедужил. Поможете?

— Для эскудеро дона Иньиго сделаю все, что в моих силах.

Хасинто глянул на пажа и выдавил:

— Благодарю за помощь и заботу.

— Здоровья тебе, Хастинто. Пусть тело станет сильнее, а ум — тверже.

— Обещаю не забыть твою поддержку. Отплачу тем же.

Ибн Якуб, слава Пресвятой Деве, вроде бы не уловил в обоюдных любезностях яда и насмешки.

— Не будем медлить, — сказал он. — Идите за мной, юный идальго.

Лекарь отворил дверь в дом. Точнее, это Хасинто подумал, что в дом. На самом деле, миновав длинный коридор, они вышли на подворье. Здесь отцветали яблони, благоухали каштаны; поодаль торчал крошечный сарай, но оттуда не доносилось кудахтанья кур, блеяния овец и других звуков, издаваемых птицами или скотиной. Оно и понятно: знатному рыцарю, хоть он и сарацин, позорно заниматься крестьянским трудом. Слуг же у ибн Якуба не было.