Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

С трудом отыскав вола, Петро вернулся к оставленному скарбу. Долго пил из выдолбленной тыквы. Сердце молотило, боясь довериться возникшей догадке. Бывало, поглядывал на Марийку, но с собой не близил, свататься к гарной дивчине и не думал…

Азиатский комитет, подобно существующему при Калмыцком наместнике, положил учредить такового ж пристава и в Меньшую Киргиз-кайсацкую Орду, дабы, находясь при хане Ширгазы Айчувакове и пользуясь малой воинской командой, приводил он в исполнение повеления высшего начальства. В рескрипте министру финансов, где собственною его императорского величества рукою было выведено «Александр», поведено было отправляющемуся туда ротмистру Корсакову, сверх жалованья по чину и пенсиона за шестнадцать компаний, им получаемому, производить из Государственного казначейства столовых по пятидесяти рублей серебром на месяц и выдать на подъем, не в зачет, годовой оклад сих кормовых денег.

Ротмистром Корсаков был принят из отставки, весьма краткой. А вообще-то Павел Корсаков был морским офицером. Одиннадцатилетним мальчиком поступил он в Морской кадетский корпус. В январе 1812 года получил чин лейтенанта. Имел за собою тридцать одну мужскую душу в Олонецкой и Новогородской губерниях. Приходилось служить. Служба кинула его в новое море, брызги которого забили ему глаза уже прежде, чем он подобрался к Оренбургской линии.

Цель назначения Вашего есть:

1. Иметь ближайшее наблюдение за всеми происшествиями, случающимися в Орде.

2. Служить верным исполнителем распоряжений, какие Пограничная Комиссия признает за нужное поручить Вам.

3. Стараться придать более веса и силы достоинству хана в подвластном ему народе.

4. Охранять самое лицо сего Владельца способами, кои предоставлены Вам будут.

5. Председательствовать где следует по делам Орды, если обстоятельства сего потребуют.

Таким образом будете Вы бдительным оком Главного Пограничного начальства, проводником его действий, опорою власти хана и ходатаем за народ киргизский.

Министерство иностранных дел возложило на Оренбургскую Пограничную Комиссию дать Корсакову некоторые правила или наставления в будущих занятиях по новому званию. Павел Корсаков еще ехал к Оренбургу, а в Пограничной Комиссии уже приступили к сбору сведений о степи.

В Рассыпную Корсаков въехал под вечер. Пыльная ее улица, со слепыми избами, чьи окна, словно боясь постороннего взгляда, отвернуты в глубь двора, разочаровала своей безмятежностью: мычало возвращающееся с лугов стадо, казачки застывали перед воротами, выискивая своих. Переговаривались соседки, суетились босоногие мальчуганы. Щелкал кнут. Сейчас хозяйки разойдутся на дойку, и все погрузится в замирающую скуку. Словом, та же Россия.

Отыскать крепостное начальство не составило труда.

— Комендан-то? А вона их дом. Все прямо, прямо, ваше благородие, — почтительно ответил попавшийся навстречу казак. Однако и полшага от своего дела, чтобы проводить, не сделал.

Ужинали у майора Подгорнова. Подтаскивая на бок скатерть, втиснул живот на стол хлебосольного коменданта и атаман рассыпинских казаков Лазарев. Наливая чашку за чашкой, он обильно потел, шумно утирался и, по всему, был рад случаю составить компанию. То же, что явился он без приглашения и в явное неудовольствие майора, его нисколько не задевало, и чувствовал он себя ловко. Впрочем, заметя, что фигура атамана занимает ротмистра, комендант смирился. Кроме них, за столом пил горячее молоко из блюдца писарь, что-то вроде начальника штаба по царящей кругом безграмотности.

Как оно водится в застолье, разговор летал от одного к другому. Корсаков посожалел, что ожидал увидеть нечто подобное военному лагерю, уж на настоящую крепость он не надеялся, а встретил обычную деревню за частоколом.

— Ну не скажите, — как человек, задетый за живое, возразил писарь. — Нынче, само видно, не то, да все ж случается… Да-с, — он прогладил свои жидкие, пересекающие сплюснутый череп волосы. — Случается — не насказать. А стариков спросить? — он и вовсе махнул рукой и полез к самовару.

— Хошь ты Родиона взять, — пуская по блюдцу череду волн, пробасил атаман. — У него ваш денщик аккурат постой собирает, — клад нераскопанный! Скрыня! По правде, он русских офицеров не оченно жалует…

— За что ж такая немилость?

— Русские, они и есть… — поняв, что заговорился, Лазарев крякнул, опустил блюдце на стол. — Уж это его допытайте…

От коменданта возвращались по полной темени. Корсакова изрядно пошатывало. Повиснув на олонецком пареньке, он не имел ни малейшего представления, куда его вели.

— Эх, Павел Павлович, ваше благородие… — рассуждал Васька. — Как хотите, но я дивлюсь: изба, горница какая, а пущать не хотел. Атаман-де ему не указ! И деньгу заломил — страх! Сам-то ногой в могиле… Статошное ли то дело: я чемоданы таскаю, а он, леший, стоит зыркает исподлобья? Оно и видно — до чужого охоч. Поразмыслите, барин…

— Васька?! Опять дерев… дере…

— Виноват. Поразмыслите, ваше благородие, не сказать ли подыскать какой еще постой? Ну, да что нам до него? — продолжал рассуждать Васька. — Горенка чистая, ночку потерпим. Неча нам по всяким валандаться. У хана, поди, заживем!

— Давай, Васька, спать ложи. Завтра…

Утром Корсаков плохо помнил, о чем талдычил ему денщик. А старик, как-то в один взгляд, понравился. Среднего роста, как и большинство тутошних казаков, кряжистый, с по-крестьянски развитой грудью. Полноволосая борода прочесана и благолепно уложена. Разговаривая, он не смотрел в глаза, но Корсаков мог убедиться, что выдержать прострел выцветших глаз его едва ль можно.

С тяжелой головой слоняясь по комнате, не зная, ехать ли дальше или отлежаться еще день, Корсаков приподнял нехитрый подсвечник и обнаружил под ним исписанные листки. Позевывая, уж собираясь снова придавить их, машинально отметил блеклость чернил и желтизну бумаги. Это удивило, он взял их в руки.

— Накрывать, ваше благородие барин? Почитай, полдни не емши, — просунул в дверь голову Васька.

За ним в щель проскользнул казак-хозяин.

— Прощение просим… — старик задергал глазами, застыл на листках.

Корсакову стало неловко, он увидел промелькнувшее в глазах старика нетерпение выцарапать их из чужих рук. Но и, получив свое, он не уходил, мялся у порога. Припомнив вчерашний намек атамана, Корсаков надумал рассеяться беседой, забросил пробный камень:

— Писано-то давно. Вот и бумага выгорела?

— Что бумага, — нехотя и одновременно со скрытой готовностью отозвался Родион. — Многое от той поры пожухло… А ей что сделается? Лежала и еще лежать будет.