Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Служба по конвою свойственна казачьей натуре. Немалые понятия, полученные в хозяйственных заботах и от исхоженности окрестных земель, дабы лучше врага, с которым казак бок о бок, знать окольные тропы и лазы, выдвинули их в отличные сопроводители. Чиновники повсеместно предпочитали казаков апатичным регулярным. Солдаты не желали передвигаться без полевой кухни, а малым числом зачастую подбиваются к бегам. Солдат тогда и солдат, когда, не шелохнувшись, стоит в шеренге или когда плечом к плечу с товарищами кинется на противника. С 1811 года на Промысел для присмотра и других употреблений из Оренбургского Атаманского полка отряжали отряд казаков при двух урядниках и офицере.

Почти год, как покинул родной Форштадт Михаил Чернов, молодой, среднего роста, широкий в кости казак. Еще четверо из конвоя успели заматереть в службе. На Михаила, совсем недавно заимевшего седло в строю их полка, смотрели они с чуть уловимой лаской старших. Кого другого опека уязвила бы, заставила бы строптиво отбрыкнуться, но в Чернове почтение к старшим, природное в его среде, продолжилось желанием перенять их опыт. Привычные, что молодежь, упиваясь собственным ором, туго осваивает навык старших, казаки уважительно отнеслись к Михаилу с его расспросами. Разное повидав на своем веку, они знали, как ценно не набивать шишки на ровном месте — по крайности казаку, чья степь и так ровнехонька только у горизонта.

— Уймешься, Чернов? Пристал, право, банный лист, — ворчали для вида казаки, мысленно прикидывая уже канву очередной байки.

Это солдатова думка извечна горестью: о земле родного уезда да о доме, что встал одним венцом. А у казака отлучка мала. Случается, подзатянется и она, да все в ней не старятся. Вот и не грустит казак в седле, весел он на привале!

Видя, что конвойные нимало не интересуются им, вроде как это он придан казакам, Тамарский, не чинясь, подправил ближе.

— И как казачество относится к задуманному? — вставил свое слово в разговор подпоручик, имея в виду переселение на Новоилецкую линию.

— По-разному… — казаки поглядывали колюче, словно он подслушивал их. — У кой-которых есть желаньице. Большинство ж сомневаются. Новое.

Они ехали на закат. Кони, приученные к неторопливым казачьим разъездам, мерно переступали, успевая опускать морды щипнуть травицы, фыркая от перебивающей все здесь полыни. Густеющее за спинами небо заставляло оглядываться. Но на передке светлая часть его, подчеркнутая жирным малиновым мазком, развеивала находящую тревогу.

— Что тебе лампас! — восхищенно проговорил Рожков.

Горшков, красивый, лет за тридцать казак, с глубоко сидящими, мгновенно темнеющими злобой глазами, не говоря ни слова, стал наклоняться к земле, отъезжать на десятки шагов в сторону и наконец твердо заявил:

— Шайтановы дети! Побери их всех!

— Киргизцы?! — ахнул Тамарский. — Много?

— Воры… Понимаю, трое, не боле. Лошадей угоняют. Близехонько, думаю. Надо б сыскать… Позвольте, ваш-бродь?

Подпоручику хватило смелости и ума добиваться уважения казаков поступками. К тому ж он представил, как отпишет друзьям о столь романтическом деле. Да и скучно!

Возглавляемые Горшковым, все шестеро стали взбираться по склону холма, не ожидая, что уже по ту сторону, на дне мокродола, отдыхают конокрады…

По заведенному Пограничной комиссией обычаю, перехватившим воров полагался полтинник с лошади и таковой же с имущества, превышающего сто рублей.

Казаки заметно оживились.

Тот же день для уехавших косить малороссов начинался иначе. К речке они подобрались по сходившей росе, оттого и утреннюю упряжку пришлось подзатянуть.

Навострив косу, Петро встал на зачин. Пожалуй, имелись и получше косцы, но так рьяно принялся он водить, бросая косу от плеча к плечу, что желающие первенствовать отступились.

— Ужо, Петро, подрежем пятки! — шутили они с долей обиды.

Ответствовал им свист да убегающий валок.

Азиатское солнце в летнюю пору зло. В зените настоящее ярило. Еще задолго до пекла нехитрое степное зверье начинает тяжело дышать, а потом и вовсе втягивается в норы. Люди же утирают взмокшие лбы, чаше откладывая работу, запрокидывают ковшики, жадно глотают воду. Щурятся на белый шар, дрожащий в перегретом воздухе, ложатся на пол в прохладных домах. Случившимся быть в степи большая удача оказаться у родника или какой-никакой речонки.

В краю, где с утра зацветшее к вечеру может иссохнуть, где только пыльный перекати-поле не просит о дожде, что, отгрозовав над вешними ручейками, надолго теряется в расщелинах Каменного пояса, только здесь понимают пойменный луг или покос вкруг озерка, что к середине лета больше смахивает на лужу. Жители крепостей Татищевой, Нижне-Озерной, Рассыпной готовы забираться верст за двадцать пять, лишь бы травы были сочны и густы. Здешние казаки, чей достаток, как туша на крюке, держится на скотине: коровах, овцах, а к ним паре строевых коней и рабочей лошаденке. С заедающей душу заботой, как бы не оказаться зимой с пустыми вилами, казаки величайшим достоянием передают младшим право на травообильные пажити, которыми владеют по большей части с первозаселения по среднему течению Урала казачьих обществ.

И не дай бог кто позарится…

Петро закашивал выгнутый подковой лужок. Вдали от воды поределая трава не веселила сопротивлением, и, почти вхолостую размахивая косой, он спешил обкосить тут, чтобы вечером начать от поймы.

«Чьи-ии-вы… чьи-ии-вы», — посвистывала коса.

— Были мы… — задумывался Петро, — а зараз хто знает…

В увлечении он не сразу обернулся на густеющий от противоположного конца шум. Подумалось: то затеяли стекающиеся к устроенному у воды стану утомленные косари. И только на оклик приметил повсюду бросающих работу.

— Бачу неладное, — переведя взгляд на Петра, встревоженно произнес косивший рядом. — Ходим до них… Ой, лихо. Ой, чую, беда!

Еще издали разобрали крики:

— Дозволено!

— По закону косим! Разрешено!

— Не трожь!

— Не дадим, уйди лучше. Найдем управу!

— За косы, хлопцы! За косы!

Толпа ярилась, колыхалась, подбадривая себя, чесала кулаками самых задиристых. Внутри вертелись верховые. Вокруг них волновались острые косы.

Казаки лишь недобро улыбались. Вольтижируя на роняющих пену конях, они, казалось, выжидали, пока толпа закипит. Их было человек пятнадцать. Неожиданно, разом стегнув коней плетками и удобней перехватив пики, они понеслись на нее. Несколько малороссов, не успев отскочить, осталось лежать. Покалеченные копытами, они стонали и кто как пробовали уползти.

Казаки повернули коней, навели пики, выказывая теперь свое нешуточное намерение.

Толпа потеряла единство.