Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Армануш замешкалась, ей было неловко рассказывать о личном, но потребность продолжать пересилила.

Мой отец – армянин, родители которого пережили геноцид, а мать – родом из Элизабеттауна, Кентукки. И как их единственная дочь, я прекрасно знаю, каково это – разрываться, не чувствуя себя полностью своей ни там, ни там, вечно переходить от одного модуса существования к другому.

Оттого что Армануш впервые написала столь прямо и откровенно, у нее бешено колотилось сердце. Она перевела дух. Что о ней теперь подумает Барон Багдасарян? И выскажется ли искренне?

Да, это, наверное, нелегко. Для большинства армян в диаспоре Hai Dat – единственная зацепка, все, что у нас есть, чтобы не утратить идентичность. Конечно, у тебя особый случай, но, по большому счету, все мы одновременно американцы и армяне, и в этой двойственности нет ничего плохого, пока у нас остается эта зацепка.

Это написала Жалкое Сосуществование, домохозяйка, состоявшая в несчастливом браке с главным редактором одного из ведущих литературных журналов Области залива Сан-Франциско. Понимая, что вот-вот сделает страшное признание, Армануш написала:

Двойственность – это когда ты являешься и тем, и другим. Со мной совсем не так. Начнем с того, что я вообще не смогла стать армянкой. Мне надо обрести идентичность. Знаете, я кое-что замыслила, только это секрет. Я хочу съездить в Турцию и разыскать наш фамильный особняк в Стамбуле. Бабушка столько рассказывает о том, какой это был великолепный дом. Хочу поехать и увидеть его своими глазами. Это будет путешествие не только в прошлое моей семьи, но и в мое собственное будущее. Парадокс янычар так и будет меня мучить, пока я не попробую разобраться в собственном прошлом.

Тут запаниковала Леди Павлин-Сирамарк:

Погоди, погоди! Что ты задумала? Ты что, собралась ехать в Турцию одна? Ты, вообще, в своем уме?

Я могу найти какие-нибудь связи, это не так сложно.

Но Леди Павлин-Сирамарк не унималась:

Как это, Мадам Душа-Изгнанница? И как далеко ты уедешь с армянской фамилией в паспорте?

Тут встрял Анти-Кавурма, аспирант-востоковед из Колумбийского университета, специализировавшийся на изучении Ближнего Востока:

Чего уж мелочиться, давай иди прямиком в управление стамбульской полиции, пускай они тебя арестуют.

Армануш поняла, что настала пора сделать еще одно решительное признание:

Дело в том, что моя мама теперь замужем за турком, так что с полезными знакомствами, я полагаю, проблем не будет.

Воцарилось тревожное молчание. Прошла минута, никто ничего не ответил, и Армануш стала писать дальше:

Его зовут Мустафа, он геолог, работает на одну фирму в Аризоне. Он хороший человек, но совершенно не интересуется историей и ни разу не был на родине с тех пор, как переехал в Америку где-то двадцать лет назад. Он даже не пригласил родных на свадьбу. Что-то там неладно, но я не понимаю что. Он просто не говорит на эту тему, и все тут. Но я знаю, у него в Стамбуле осталась большая семья. Я как-то спросила его, что они за люди, и он сказал: да самые обычные, вроде нас с тобой.

Не похоже на то, что он самый чувствительный мужчина в мире, если мужчины в принципе способны на чувства.

Это встряла Дочь Сапфо, барменша-лесбиянка, которая с недавних пор работала в каком-то захудалом регги-баре в Бруклине. С ней согласилась Жалкое Сосуществование:

Да уж. А у него вообще есть сердце?

О да, конечно. Он любит маму, и мама его тоже любит.

Армануш вдруг поняла, что впервые в жизни признала, что мать и отчим любят друг друга, словно увидела их чужими глазами:

Как бы там ни было, я смогу остановиться у его родственников. Я как-никак его падчерица, думаю, им придется меня принять. Могу только гадать, как ко мне отнесутся простые турки. Не американизированная профессорская семья, а настоящая, самая обычная турецкая.

Леди Павлин-Сирамарк спросила:

И о чем ты собираешься разговаривать с обычными турками? Послушай, там даже люди с образованием или националисты, или невежды. Ты что, думаешь, простым туркам есть дело до того, чтобы признать историческую правду? Думаешь, они тебе скажут: ну да, ребята, нам очень жаль, что мы вас тогда вырезали и депортировали, а потом все это радостно отрицали. И чего ты нарываешься?

Я понимаю, но и вы попробуйте меня понять.

Армануш вдруг стало тоскливо. Так раскрывшись перед ними, рассказав им столько секретов, она почувствовала, что совсем одна в этом огромном мире. В глубине души она всегда знала про одиночество, но только сейчас встретилась с ним лицом к лицу.

Вы, ребята, родились среди армян, вам никогда не надо было доказывать, что вы тоже один из них. А я с самого рождения застряла на пороге и вечно курсировала между армянской семьей, гордой своим прошлым, но страдающей от исторических травм, и матерью, которая до истерики ненавидит все армянское. Чтобы стать такой, как вы, американкой армянского происхождения, мне сначала надо обрести мои армянские корни. И если для этого нужно отправиться в прошлое, то будь что будет, я это сделаю, а турки пускай говорят и делают что хотят.

Но разве отец и его родственники отпустят тебя в Турцию?

Это был Алекс Стоик, бостонец греческого происхождения, которому для счастья хватало хорошей погоды, вкусной еды и смешливых женщин. Верный последователь древнегреческого философа Зенона, он считал, что людям надо по возможности смиряться с естественными ограничениями и радоваться тому, что есть.

Ты не думаешь, что твои родные в Сан-Франциско будут волноваться?

Волноваться?

Армануш скривилась, представив себе тетушек и бабушку. Да они с ума сойдут от беспокойства!

Они ничего не узнают, для их же собственного блага. Скоро начнутся весенние каникулы, так что я смогу уехать в Стамбул на целых десять дней. Отец будет думать, что я в Аризоне, с мамой, а мама – что я здесь, в Сан-Франциско. Они совершенно не контактируют, а отчим никогда не общается со стамбульскими родственниками. Ничего точно ни за что не вскроется. Это будет тайна!

Прищурившись, Армануш уставилась на экран, словно озадаченная тем, что только что напечатала.

Главное, каждый день звонить маме, а папе – раз в два-три дня, и тогда все будет схвачено.

Отличный план, а из Стамбула будешь каждый день присылать сюда донесения.

Это предложила Леди Павлин-Сирамарк.

Точно, будешь нашим репортером!

– пришел в восторг Анти-Кавурма, но никто его шутку не поддержал, и снова воцарилось молчание, длившееся на сей раз еще дольше.

Армануш откинулась на спинку стула. В ночной тишине она слышала, как размеренно дышит отец, как ворочается в постели бабушка. Она потихоньку стала съезжать куда-то вбок. С одной стороны, ей хотелось просидеть тут до утра и сполна испытать все прелести бессонной ночи, а с другой – тело жаждало лечь в постель и забыться глубоким сном. Она догрызла яблоко. Мысль о задуманном опасном плане вызвала прилив адреналина. Но Армануш все же потушила настольную лампу, остался только слабый свет от монитора. Она уже почти вышла из «Кафе Константинополь», но вдруг на экране всплыла строчка текста: