Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

– Эй, давай сюда! – крикнула она торговцу. – Почем продаешь?

Вообще-то, она прекрасно знала, сколько стоит симит. Этот вопрос носил, скорее, ритуальный характер. И ритуал соблюдался неукоснительно. Не дожидаясь ответа, она продолжила:

– Ладно, дай нам восемь штук.

По воскресеньям они всегда покупали к завтраку восемь симитов, по штуке на каждую и еще один для отсутствующего далекого брата.

– О, как они чудесно пахнут! – сияя, тетушка Бану прошествовала к столу с нанизанными на руки симитами, словно цирковая акробатка, которая собирается жонглировать обручами.

Рассыпая кунжутные зернышки, она разложила бублики по тарелкам. Радуясь пополнению углеводного запаса, тетушка Бану принялась поглощать симит, заедая его бореком, а борек – хлебом. Но спустя немного времени ее одолела то ли изжога, то ли мрачные мысли, и она приняла угрюмый вид, с каким обычно сообщала клиенту, что карты, кажется, предвещают беду.

– Все зависит от того, как посмотреть. – Тетушка Бану подняла брови, показывая, что собирается возвестить нечто весьма серьезное. – Было ли, не было ли… давно, еще в османские времена, жили два плетельщика корзин. Оба работали усердно, но один был исполнен веры, а другой был вечно всем недоволен. Однажды через их деревню проезжал султан. Он им сказал: «Я наполню ваши корзины пшеницей, и, если вы хорошо о ней позаботитесь, зерна превратятся в золотые монеты». Первый плетельщик радостно принял предложение, и его корзины наполнили пшеницей. А другой, такой же брюзга, как и ты, отверг дар великого султана. Знаешь, чем дело кончилось?

– Еще бы я не знала! – ответила Асия. – Эту историю я по меньшей мере раз сто слышала. А вот вы, кажется, не знаете, какой вред ваши истории наносят детскому воображению. Из-за этой дурацкой байки я все свое раннее детство клала под подушку пшеничный колосок в надежде на то, что наутро он превратится в золотую монету. А знаете, что было потом? Потом я пошла в школу. И в один прекрасный день рассказала детям, что скоро разбогатею, потому что моя пшеница превратится в золото. И не успела оглянуться, как весь класс надо мной смеялся. Вы меня выставили идиоткой.

Из всех детских потрясений и ударов это оставило самый горький след в душе Асии. Именно тогда она во второй раз в жизни услышала то самое слово, которое потом сопровождало ее много лет, раздаваясь, когда она меньше всего этого ожидала. Приблудная! До истории с пшеницей в первом классе Асия только однажды слышала это слово и особо не обратила на него внимания, главным образом потому, что не понимала его смысла. Одноклассники быстро заполнили пробел в ее познаниях. Но сейчас она предпочла умолчать об этом, оставить при себе и просто налила еще одну чашку обжигающе горячего чая.

– Послушай, Асия, можешь ворчать сколько душе угодно, но, когда приедет наша гостья, изволь утихомириться и будь с ней полюбезней. Ты говоришь по-английски лучше, чем я, и вообще лучше всех в семье.

Тетушка Бану сказала это не от большой скромности. Можно было подумать, что она хоть как-то могла изъясняться, но английского она не знала вовсе. Конечно, в старших классах у нее были какие-то уроки, но она напрочь забыла все, что выучила, и еще вдвое больше. Поскольку искусство гадания не требовало знания иностранных языков, она никогда и не думала о том, чтобы учить их.

Что же касается тетушки Фериде, то ее английский вообще не интересовал, и в школе она выбрала немецкий. Впрочем, в немецком она тоже особых успехов не добилась, потому что к тому времени сосредоточила все свое внимание исключительно на одном-единственном предмете: физической географии.

Петит-Ma и бабушка Гульсум вообще не шли в счет.

Оставались тетушка Зелиха и тетушка Севрие. Их познаний вроде хватало на то, чтобы перейти с начального на средний уровень. При этом владели они языком совершенно по-разному. Тетушка Зелиха живо болтала на разговорном, щедро уснащая речь сленгом и всякими жаргонными оборотами, и почти каждый день упражнялась с заходившими в ее салон татуировок иностранцами. А вот у тетушки Севрие был правильный и абсолютно деревянный, устаревший язык, существовавший исключительно на страницах гимназических учебников. Соответственно тетушка Севрие умела различать простые, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, выделять обстоятельственные, определительные и именные придаточные и даже анализировать синтаксическое построение фразы и находить в ней обособленные наречия и вынесенные на неправильное место причастия, но совершенно не могла говорить.

– Поэтому, дорогая, именно ты будешь при ней переводчицей, ты будешь переправлять нам ее слова, а ей – наши. – Тетушка Бану прищурилась и нахмурила брови, как бы указывая на высокое значение своей речи. – Ты соединишь Восток и Запад, словно мост между культурами.

Асия брезгливо поморщилась, будто учуяв какой-то ей одной заметный неприятный запах, и поджала губы, как бы говоря: «Держи карман шире». Между тем никто не заметил, как Петит-Ma поднялась со стула и подошла к пианино, на котором уже многие годы никто не играл. Время от времени они, как на импровизированный буфет, составляли на него не влезавшую на стол посуду.

– Чудесно, что вы одного возраста, – заключила тетушка Бану. – Вы, девочки, непременно подружитесь!

Асия снова посмотрела на нее с некоторым любопытством и подумала: «Интересно, она когда-нибудь поймет, что я уже выросла?»

В детстве всегда так было: если в дом приводили каких-нибудь детей, тетушки усаживали их вместе и командовали: «А теперь поиграйте, будьте друзьями!» Словно ровесники непременно должны ладить и, как кусочки головоломки, сходиться, только оказавшись рядом.

– Это будет потрясающе. А когда она вернется на родину, вы станете обмениваться письмами, – залилась тетушка Севрие.

Она свято верила в дружбу по переписке. Как учитель на службе Турецкой Республики, она была убеждена, что долг каждого, даже самого заурядного турецкого гражданина, каким бы незначительным ни было его место в обществе, достойно представлять родину перед всем миром. И разве не идеальная возможность представить родину появляется у того, кто переписывается с иностранным другом?

– Да, девочки, ваши письма будут летать из Стамбула в Сан-Франциско и обратно, – прошептала Севрие завороженно.

Она, конечно, не допускала и мысли о том, чтобы переписываться с незнакомым человеком просто так, без некоей просветительской цели, поэтому прояснила, в чем состоят педагогические мотивы:

– Наша беда как нации в том, что мы вечно оказываемся жертвой непонимания и превратных истолкований. Запад должен увидеть, что мы не какие-то там арабы. Мы современное светское государство.