Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

В те времена, когда бездетный брак свидетельствовал или о неизлечимой болезни, или о каком-то страшном кощунстве, у Петит-Ma и Резы Селима Казанчи не было детей. И не потому, что он был слишком стар. Это сначала она была слишком молода и не хотела никаких детей, а потом, когда захотела, он был уже слишком стар. Так Левент Казанчи остался единственным наследником и продолжателем рода и был от этого совсем не в восторге.

Петит-Ma было, конечно, грустно и обидно от злобных нападок пасынка, но она оставалась жизнерадостной, открытой девушкой, с буйным воображением и множеством желаний. На свете было столько всего интересного, и она без труда находила занятия более увлекательные, чем нянчиться с младенцами. Например, можно было научиться играть на пианино. И в скором времени в центре гостиной засияло выписанное из Англии фортепиано «Бентли», изготовленное фирмой «Страуд пиано компани». На нем Петит-Ma начала брать уроки у своего первого учителя, бежавшего от большевиков и осевшего в Стамбуле белого эмигранта. Петит-Ma была его лучшей ученицей. У нее был не просто талант, но еще и усердие, так что фортепиано оказалось не мимолетным увлечением, но осталось с ней на всю жизнь. Ее любимыми композиторами были Рахманинов, Бородин и Чайковский. Именно их она играла для себя, в одиночестве, сидя за роялем с Пашой Первым на коленях.

Для гостей у нее был совсем другой, западный, репертуар: Бах, Бетховен, Моцарт, Шуман и, главное, Вагнер. Именно их она играла по особым случаям, когда Казанчи принимали у себя правительственных чиновников и их элегантных жен. После ужина мужчины обычно собирались у камина, чтобы выпить и обсудить международную политику. В конце 1920-х годов наступило такое время, когда у стен были уши. О внутренней политике можно было говорить лишь с одобрением и благоговением, да еще выражать свой восторг погромче. Если хотелось что-то обсудить по-настоящему, представители политической и культурной элиты молодой Турецкой Республики сразу переходили на международную политику, в которой тогда царил полный бардак и было о чем поговорить.

Между тем дамы собирались в другой части дома и разглядывали друг друга, попивая мятный ликер. Это были две резко отличающиеся категории женщин: профессионалки и жены.

Профессионалки были товарищами по борьбе и воплощали превозносимый до небес идеал новой турчанки, за который ратовала верхушка партии реформаторов. Эти женщины стали частью новой прогрессивной прослойки, среди них появились адвокаты, судьи, администраторы, служащие, ученые. В отличие от своих запертых дома матерей, они имели все возможности подняться по социальной, экономической и культурной лестнице, но только ценой потери сексуальности и женственности. В большинстве случаев они одевались в костюмы целомудренных, скромных и политически лояльных цветов: коричневые, черные и серые. Они коротко стриглись, не пользовались косметикой и не носили украшений. И всякий раз, когда жены начинали хихикать в идиотской бабской манере, профессионалки крепко вцеплялись в свои кожаные сумочки, словно обязались любой ценой хранить спрятанную в них сверхсекретную информацию.

Жены, напротив, приходили на приемы в атласных вечерних платьях самых женственных, невинных и беззащитных цветов: белых, нежно-розовых и бледно-голубых. Они не особенно жаловали профессионалок, считая их, скорее, товарищами, а не женщинами. А товарищи, в свою очередь, были склонны видеть в них содержанок, а не законных супруг. В общем, обе категории считали друг друга неправильными женщинами.

Всякий раз, когда между женами и профессионалками нарастало напряжение, Петит-Ma, не относившая себя ни к тем ни к другим, делала служанке незаметный знак, и та подавала хрустальные рюмки с мятным ликером и серебряные тарелочки с засахаренным миндалем. Она обнаружила, что только это сочетание могло волшебным образом успокоить каждую из присутствовавших женщин, к какому бы лагерю она ни относилась.

Апофеозом вечера был момент, когда Реза Селим Казанчи приглашал жену и просил поиграть для уважаемых гостей. Петит-Ma никогда не отказывалась. Кроме сочинений западных композиторов, она играла исполненные страстного патриотизма гимны. Гости награждали ее одобрительными возгласами и аплодисментами. Особенно в 1933 году ей приходилось снова и снова играть написанный к десятой годовщине «Марш Республики». Этот гимн был повсюду, его эхо настигало людей даже во сне, а младенцы в колыбелях засыпали под его бодрые звуки.

Таким образом, пока общественная жизнь турецких женщин претерпевала коренные изменения в результате череды социальных реформ, Петит-Ma наслаждалась частной независимостью в стенах своего дома. Она все так же увлекалась игрой на фортепиано, но этим ее затеи не ограничились. Она учила французский язык, писала рассказы, которым, впрочем, не суждено было выйти в печать, овладевала различными техниками масляной живописи, наряжалась в блестящие туфельки и атласные бальные платья, таскала мужа на танцы, устраивала безумные вечеринки и ни одного дня не занималась домашним хозяйством.

Реза Селим Казанчи всегда беспрекословно выполнял все, чего бы ни потребовала его задорная маленькая жена. Он был очень уравновешенным и достойным человеком, никогда не терял самообладания, был наделен глубоким чувством справедливости и с величайшим уважением относился к окружающим. Но, как часто бывает с такими цельными людьми, раз сломавшись, они потом не могут склеиться. Была только одна тема, заставлявшая Резу Селима показывать себя не с самой лучшей стороны: его первая жена.

Даже годы спустя, когда Петит-Ma случайно cпрашивала что-то о первой жене, Реза Селим Казанчи погружался в молчание и, что было ему совсем несвойственно, глядел мрачно и хмуро.

– Что это за женщина, которая может вот так бросить маленького сына? – морщился он с отвращением.

– Но разве ты не хочешь узнать, что с ней случилось потом? – как-то раз спросила Петит-Ma.

Она подобралась поближе, села к мужу на колени и стала нежно гладить его бороду, словно лаской хотела незаметно склонить к ответу.

– Меня совершенно не интересует судьба этой шлюхи, – холодно отрезал Реза Селим Казанчи.

Он даже не подумал о том, что надо ради Левента говорить немного потише, ведь мальчик мог услышать, как поливают грязью его мать.

– Она убежала с другим мужчиной? – не отступала Петит-Ma, понимая, что перебарщивает, но решив, что только так сможет определить для себя границы допустимого.

– И чего ты суешь нос не в свое дело? – резко ответил Реза Селим Казанчи. – Что, собираешься пойти по ее стопам?

Так Петит-Ma определила границы. Не считая моментов, когда заходила речь о бывшей жене, жизнь их в последующие годы протекала в мире и спокойствии. Они были довольны и счастливы. Вот уж точно редкий случай, особенно если принять во внимание, что окружавшие их семьи не были ни счастливы, ни довольны. Родственники, друзья и соседи завидовали их благоденствию и не упускали случая осудить их жизнь и к чему-нибудь прицепиться. Проще всего было придраться к тому, что у них нет детей. Многие уговаривали Резу Селима Казанчи взять, пока еще не поздно, другую жену. Но поскольку новое гражданское законодательство запрещало многоженство, ему надо было сначала развестись с этой, по всеобщему убеждению, или бесплодной, или строптивой. Но Реза Селим Казанчи оставался глух к подобным советам.