Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

– Прекрати! – почти закричала тетушка Бану; у нее скрутило живот, во рту был привкус желчи. – Не желаю ничего знать. Мне не интересно. Я до сих пор кляну тот день, когда спросила тебя про отца Асии. И зачем я это сделала? Что толку от знания, если все равно ничего уже не исправить? Это же яд, который искалечит тебя навсегда. Его не выблевать, и умереть от него невозможно. Не хочу больше. К тому же что ты, вообще, знаешь?

Она сама не понимала, почему сорвался с языка последний вопрос, ведь прекрасно знала, что если кто-то и мог рассказать ей о прошлом Армануш, то это мсье Стервец. Он был из числа гульябани. Самые из самых вероломных среди джиннов, гульябани лучше других осведомлены о трагических событиях. Обреченные солдаты, угодившие в засаду и убитые за сотни миль от дома, странники, насмерть замерзшие в горах, жертвы чумы, изгнанные в пустыню, путники, ограбленные и убитые разбойниками, путешественники, затерявшиеся неизвестно где, осужденные преступники, которым пришлось доживать свои дни на каком-то затерянном острове. Все это наблюдали гульябани. Они видели, как на поле боя погибали батальоны солдат, видели целые деревни, обреченные на голодную смерть, видели, как неприятельский огонь испепелял караваны.

Были они и в битве при Ярмуке, когда мусульмане разгромили огромную армию византийского императора Ираклия. Были и когда берберский полководец Тарик ибн Зияд прогремел своим солдатам: «За вами море, перед вами – враг! Куда же вам бежать, мои воины?» И тогда, сметая все живое, они вторглись в Вестготскую Испанию. Или когда Карл, впоследствии известный, как Мартелл, уничтожил в сражении при Туре триста тысяч арабов. Или когда одурманенные гашишем ассасины убили славного визиря Низам-аль-Мулька, а потом продолжали наводить ужас на весь Ближний Восток, до тех пор пока монгольский военачальник Хулагу не смел с лица земли все, что встречалось на его пути, в том числе их крепость. Все эти бедствия гульябани видели воочию.

Особенно любили они подстерегать заблудившихся в пустыне без воды и пищи путников. А если какой-то несчастный оставался без погребения, они обязательно появлялись рядом с трупом. Если надо, могли принять вид растений, скал или животных, но чаще всего оборачивались стервятниками. Обычно они наблюдали за бедствием сверху или со стороны. Но известны случаи, когда они преследовали караваны, похищали у несчастных необходимые для выживания припасы, вселяли ужас в паломников, направлявшихся к святым местам, нападали на процессии и шепотом напевали жуткую мелодию смерти осужденным на галеры каторжникам или узникам, которых гнали по этапу. Они наблюдали те страшные моменты истории, о которых у человечества не осталось ни записей, ни доказательств.

Гульябани были уродливыми свидетелями отвратительных преступлений, которые люди совершали по отношению к себе подобным. Следовательно, рассудила тетушка Бану, если Армануш говорит правду и ее родственников действительно погнали маршем смерти в 1915 году, мсье Стервец наверняка сможет об этом рассказать.

– Ну что, ни о чем не хотите меня спросить? – процедил джинн, примостившись на краешке кровати и явно наслаждаясь смятением хозяйки. – Я был стервятником, – продолжил он с ожесточением, ведь по-другому говорить не мог, – я все видел. Я смотрел, как они шли, и шли, и шли, женщины и дети. Я кружил над ними и ждал, когда они упадут на колени.

– Заткнись! – рявкнула тетушка Бану. – Не хочу ничего знать. Не забывай, кто тут главный.

– Да, госпожа, – отшатнулся мсье Стервец. – Слушаю и повинуюсь. Пока вы носите амулет, ваше желание для меня закон. Но если вы вдруг захотите узнать, что постигло семью этой девушки в тысяча девятьсот пятнадцатом, просто сообщите. Моя память к вашим услугам.

Тетушка Бану села в кровати и закусила губу, изо всех сил пытаясь изобразить непоколебимость. Она не допустит, чтобы мсье Стервец видел ее слабой. Она сидела очень прямо и старалась сохранить стойкость. Между тем в комнате запахло пылью и плесенью, словно все вокруг вдруг начало разлагаться, то ли настоящее стремительно распадалось, оставляя лишь гнилой осадок времени, то ли гнилой осадок прошлого просачивался в настоящее. Сокровенные врата времени готовы были отвориться. Чтобы не дать им открыться, чтобы оставить все как есть, тетушка Бану вытащила Священный Коран, который хранился у ее изголовья, завернутый в расшитый перламутром покров, раскрыла книгу наугад и прочитала: «Я ближе к тебе, чем твоя яремная вена» (50: 16).

– Аллах, – вздохнула она, – Ты ближе ко мне, чем моя яремная вена. Помоги мне сделать трудный выбор. Даруй мне блаженство неведения или дай силы вынести знание. Я с благодарностью приму и то и другое, только молю Тебя, не давай мне знания, не дав прежде сил, чтобы его вынести.

Помолившись, тетушка Бану выскользнула из постели, надела ночную рубашку и быстрыми неслышными шагами прокралась в ванную комнату, чтобы приготовиться к совершению утренней молитвы. Часы на серванте показывали семь сорок пять. Неужели она так долго пролежала в постели, препираясь с мсье Стервецом и с собственной совестью? Она поспешно вымыла лицо, руки и ноги и, накинув на голову газовый платок, вернулась в спальню, расстелила коврик и встала на молитву.

Если тетушка Бану и опоздала с завтраком, то Армануш заметила это в последнюю очередь. Она допоздна сидела в Интернете, а потом проснулась позже обычного и с удовольствием поспала бы еще. Она ворочалась, вертелась, то укрывалась с головой, то вылезала из-под одеяла, лишь бы урвать еще чуточку сна. С трудом приоткрыв один глаз, она увидела, что Асия сидит за письменным столом, читает книгу и слушает музыку через наушники.

– Что ты слушаешь? – громко спросила Армануш.

– А? – крикнула в ответ Асия. – Джонни Кэша!

– Ну да, конечно! А читаешь что?

– «Иррациональный человек. Обзор экзистенциальной философии» [11]  Автор Уильям Барретт (1913–1992). , – последовал такой же уверенный и громкий ответ.

– А ты не думаешь, что это тоже немного иррационально? Разве можно сосредоточиться на экзистенциальной философии, когда слушаешь музыку?

– Они прекрасно сочетаются, – ответила Асия. – Джонни Кэш делает то же самое, что философы-экзистенциалисты: они вскрывают человеческую душу, чтобы посмотреть, что там внутри, и, не удовлетворенные результатом, так и оставляют ее в разверстом состоянии.

Армануш не успела осмыслить эту идею, как в дверь постучали и напомнили девочкам, что они рискуют упустить свой последний шанс позавтракать.

Стол был накрыт на двоих, остальные уже поели. Бабушка Гульсум и Петит-Ma ушли в гости к родственникам, тетушка Севрие – на службу в школу, тетушка Зелиха – в салон татуировок, а тетушка Фериде в ванной комнате красила волосы в огненно-рыжий цвет. В гостиной оставалась только одна тетушка, и вид у нее был удивительно сердитый.