Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Армануш послушалась. Лакомство тотчас исчезло в клюве неизвестно откуда появившейся чайки.

– Мне до смерти хочется узнать о нем побольше, и при этом в глубине души я понимаю, что не стремлюсь увидеть его в реальной жизни. Когда начинаешь встречаться с человеком, все волшебство пропадает. Я не переживу, если и с ним так выйдет. А отношения, секс… это совсем другая история, все слишком сложно.

Похоже, они вступали в туманную область «трех запретных тем». Хороший знак, они становились ближе.

– Волшебство! – бросила Асия. – Кому оно нужно, это волшебство? Все эти истории про Лейлу и Меджнуна, Юсуфа и Зулейху, Мотылька и Свечку, Соловья и Розу… Любовь издалека, совокупление без единого прикосновения, платонические отношения. Лестница любви, по которой надо бесконечно лезть наверх, все выше и выше, возвышая и себя, и другого. Платон недвусмысленно считает, что всякая телесная близость – грязная и низменная вещь, ибо истинной целью эроса полагает красоту. А разве в сексе нет красоты? Для Платона – нет. Его интересуют более возвышенные порывы. Но если меня спросить, то проблема Платона (и не только его) состояла в том, что его ни разу как следует не трахнули.

Армануш изумленно посмотрела на подругу:

– Я думала, ты любишь философию. – И осеклась, сама не понимая, зачем это сказала.

– Да, я преклоняюсь перед философией, – согласилась Асия, – но это совсем не значит, что я во всем согласна с философами.

– То есть я могу исходить из того, что ты не большая поклонница платонической любви?

А вот этого вопроса Асия предпочла бы не касаться, и не потому, что не могла на него ответить, просто она опасалась последствий честного ответа. Армануш была такая правильная, такая благовоспитанная, что Асия не хотела ее смущать.

Ну как она ей скажет, что в свои девятнадцать лет без малейших угрызений совести прошла через руки многих мужчин и нисколько в этом не раскаивается? К тому же разве она может рассказать правду, не создав у чужестранки превратного мнения о «целомудрии турецких девушек»? Вообще-то, Асии Казанчи было совершенно чуждо подобное представление о «национальной ответственности». Она никогда не считала себя частью коллектива и не планировала этого в будущем. Но сейчас она довольно удачно изображала кого-то совсем другого, кого-то, кто в одночасье сделался патриотом. Как же теперь сбросить эту маску национальной принадлежности и снова стать собой, такой какая есть, со всеми прегрешениями?

Признаться ли Армануш, что в глубине души она вот в чем уверена? Только переспав с мужчиной, можно наверняка понять, подходит ли он тебе вообще. Только в постели проявляются самые глубокие, скрытые комплексы; и что бы там люди ни говорили, секс – это, скорее, нечто чувственное, а не физическое.

Разве может она поведать Армануш обо всех своих бесчисленных связях? У нее их было так много, слишком много, словно она за что-то мстила мужчинам, неизвестно за что. У нее было столько любовников, часто параллельно, и после этих полигамных романов неизменно оставались груды разбитых сердец. Так у нее накопилась целая куча секретов, которую она предусмотрительно прятала подальше от стен родного дома. Может ли она посвятить Армануш во все это? Готова ли та понять и не осудить? Способна ли заглянуть к ней в душу с высоты своей башни из слоновой кости?

А можно ли рассказать ей о попытке самоубийства? Пренеприятная история, из которой Асия извлекла два важных урока: если хочешь наложить на себя руки, то, во-первых, не стоит делать это с помощью таблеток твоей чокнутой тетушки, а во-вторых, лучше заранее заготовить приличное оправдание, на случай если спасут, потому что только ленивый не спросит «почему?». А потом еще признаться, что она до сего дня не знает ответа на этот вопрос, разве что может вспомнить, что была слишком молода, слишком глупа, слишком яростна и слишком чувствительна для мира, в котором жила. Сможет ли Армануш это понять?

И рассказать ли о том, как в последнее время она несколько продвинулась в сторону стабильности и душевного спокойствия, вступив наконец в моногамные отношения, правда с женатым мужчиной вдвое старше ее, с которым они иногда делили постель, косяк и временное прибежище от одиночества?

И как признаться Армануш во всем этом, ведь, по правде говоря, она была сущим наказанием? С ней просто беда.

Вместо того чтобы отвечать, Асия вытащила из рюкзака плеер и спросила, можно ли послушать песню, всего одну. Ей было необходимо закинуться Джонни Кэшем.

Она предложила Армануш наушник, та взяла его с некоторой опаской и спросила:

– А что будем слушать?

– Про грязную старую собаку, сосущую яйца [13]  Песня Джонни Кэша ( англ . Dirty Old Egg-Sucking Dog), написанная в 1966 г. .

– Это песня так называется? Не знаю такую.

– Ага, – мрачно ответила Асия. – Сейчас…

Заиграла песня. Вялые аккорды прелюдии сменила мелодия в стиле кантри. Она зазвучала, смешиваясь с криками чаек и обрывками турецкой речи. Армануш сложно было получать удовольствие от песни, слишком силен был контраст между текстом и всем вокруг. Ей подумалось, что эта песня – совсем как сама Асия: полная противоречий и норова, в неладах со всем миром, чувствительная, готовая взорваться в любой момент. Армануш откинулась на спинку скамейки. Шум постепенно превратился в монотонное гудение, кусочки бублика исчезали в воздухе, веял чарующий морской бриз, паром плавно скользил по поверхности вод, а в их лазурной толще за ним плыли призраки всех рыб, когда-либо обитавших в этом море.

Песня закончилась уже у самого берега. Иные пассажиры спрыгивали с парома еще до того, как они вплотную подошли к причалу. Армануш с изумлением наблюдала эти чудеса акробатики и восхищалась тем, как жители Стамбула развивают в себе разнообразные дарования, чтобы поспевать за бешеным ритмом своего города.

Четверть часа спустя хлипкие деревянные двери кафе «Кундера» распахнулись с резким скрипом и дребезжанием. В зал вошли Асия Казанчи в лиловом хипповском платье и ее гостья в джинсах и свитере. Компания сидела на своем привычном месте и пребывала в привычном расположении духа.

– Всем привет! – звонко окликнула их Асия. – Это Эми, моя американская подруга.

Все дружно ответили:

– Привет Эми! Добро пожаловать в Стамбул!

Кто-то осведомился:

– Ты здесь впервые?

Остальные тоже принялись задавать вопросы:

– Как тебе понравился город? А еда? Долго пробудешь? Собираешься снова приехать?

Они встретили ее радушно, но потом почти сразу впали в привычное состояние беспросветной апатии, ведь ничто не могло нарушить здешнюю сонную атмосферу. Те, кто хотел чего-то более динамичного и разнообразного, могли выйти на улицу, там этого хоть отбавляй. А здесь была обитель вечного коловращения и обязательной для всех праздности. Кафе «Кундера» было царством фиксаций, повторений и навязчивостей, местом для тех, кому не было дела до более масштабных проблем, если нечто подобное вообще существует.