Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Было то или не было…

Давным-давно в далекой-далекой стране жили старик со старухой, и было у них четверо детей, две дочери и два сына. Одна дочь была уродина, а другая – красавица. И вот младший брат решил жениться на красивой сестре. Но та не захотела. Она пошла на речку стирать свои шелковые платья. Она полоскала их в холодной воде и плакала. Было холодно. У нее совсем озябли руки и ноги. Она пошла домой и постучалась, но дверь была заперта. Тогда она постучала в окно матери, и мать отвечала:

– Я впущу тебя, если ты назовешь меня свекровью.

Она постучала в отцовское окно, и отец отвечал:

– Я впущу тебя, если ты назовешь меня свекром.

Она постучала в окно к старшему брату, и тот отвечал:

– Я впущу тебя, если назовешь меня деверем.

Она постучала в окно сестры, и та отвечала:

– Я впущу тебя, если ты назовешь меня невесткой.

Она постучала в окно к младшему брату, и тот впустил ее. Он обнял и поцеловал ее, а она сказала:

– Пускай земля разверзнется и поглотит меня.

И земля разверзлась, и она сбежала в подземное царство [16]  Индоевропейская сказка, взятая из «A Brother Wants to Marry His Sister», Range, Lithauische Volksmärchen, no. 28. – Примеч. автора. .

Асия стояла в кухне перед окном с поварешкой в руках и тяжело вздохнула, глядя вслед отъезжающей серебристой «альфа-ромео».

– Вот видишь, – обратилась она к Султану Пятому, – тетушка Зелиха не захотела взять меня в аэропорт. Она меня опять обижает.

Какая же это была непростительная глупость так раскрыться перед ней в баре, когда они выпивали. Сбросила панцирь, как последняя дура, понадеялась перекинуть мостик через разделявшую их пропасть. Никогда эта пропасть не исчезнет. И мать, которую она назвала тетей, так и останется недосягаемой. Материнское сострадание, дочерняя любовь, взаимная поддержка… нет уж, тьфу, не надо всего этого… дерьма.

Параграф 12. Не пытайся изменить свою мать, точнее, не пытайся изменить отношения с матерью, это не ведет ни к чему, кроме разочарования. Просто прими и смирись, а если не можешь принять и смириться, см. Параграф 1.

– Ты что, сама с собой разговариваешь? – удивилась вошедшая на кухню тетушка Фериде.

– Вообще-то, да. – Асия мигом очнулась от транса. – Я говорила своему четвероногому другу, что такая вот странная история: дядя Мустафа уехал, когда того его еще и на свете не было, а в доме царил Паша Третий. Уже двадцать лет с тех пор прошло. Правда, удивительно? За все это время он нас ни разу не навестил, и тем не менее я сейчас разливаю ашуре, потому что мы встречаем его с распростертыми объятиями.

– А кот что? – спросила тетушка Фериде.

Асия сардонически усмехнулась:

– Он говорит, что я права. Похоже, у нас тут сумасшедший дом. Мне следует оставить пустые надежды и заняться разработкой моего манифеста.

– Конечно, мы с радостью встречаем твоего дядю. Тебе это может нравиться, может не нравиться, но семья есть семья. Мы ведь не как эти немцы, которые уже в четырнадцать лет детей из дома выпихивают. Мы уважаем семейные ценности, а не собираемся раз в год, чтобы индейку поесть.

– Ты о чем? – озадаченно начала Асия, но не успела толком задать вопрос, как сама угадала ответ. – Ты про американцев сейчас? Про День благодарения?

– Не важно, – отмахнулась тетушка Фериде. – Я хочу сказать, что на Западе семейные узы ослабели. У нас – совсем другое дело. Отец всегда останется отцом. А брат всегда останется братом. К тому же этот мир и без того достаточно странное место, – продолжила тетушка Фериде, – поэтому я так люблю читать третью страницу таблоидов. Я их вырезаю и храню как напоминание о том, в каком безумном и опасном мире мы живем.

Асии еще не доводилось слышать, чтобы тетка подводила рациональное объяснение под свое безумное поведение, и она невольно посмотрела на женщину с явным интересом.

Они сидели на кухне. Вокруг очень вкусно пахло, а в окно светило мартовское солнце. Потом тетушка Фериде ушла смотреть объявленный ее любимым виджеем клип какой-то новой группы, а Асии страшно захотелось курить. Вернее, ей не столько захотелось курить, сколько покурить вместе с Карикатуристом-Пьяницей. И самой стало странно, что она по нему так соскучилась. Гостей привезут из аэропорта самое раннее через два часа. Да и кому какая разница, даже если она опоздает?

Через пять минут Асия бесшумно закрывала за собой входную дверь. Но тетушка Бану все равно услышала, собралась ее окликнуть, но та была уже на улице.

– Что вы теперь хотите делать, госпожа? – прокаркал мсье Стервец.

– Ничего, – прошептала тетушка Бану, вынимая из ящика комода какую-то коробочку.

На бархате лежала брошь в виде граната.

Отец подарил эту брошь Бану, самой старшей из детей, как сам когда-то унаследовал ее от матери – не от мачехи, Петит-Ma, а от родной матери. От матери, о которой он никогда не говорил. От матери, которая оставила его, когда он был совсем маленьким. От матери, которую он так и не простил. Тетушка Бану боялась, что при всей своей совершенной красоте брошь таила в себе глубокую печаль. Никто не знал, что она даже специально вымачивала брошь в соляном растворе, чтобы смыть с золотого граната его горькую повесть.

Под пристальным взором джиннов тетушка Бану дотронулась до броши, ощутила пленительный блеск мерцающих камней. Теперь, узнав историю брошки, она не представляла, что делать дальше. С одной стороны, склонялась к тому, чтобы отдать ее Армануш, ибо считала, что та, как никто другой, могла считаться ее законной хозяйкой. Но вместе с тем колебалась, не зная, как объяснить девушке этот неожиданный дар.

Могла ли она просто сказать Армануш Чахмахчян, что эта брошь когда-то принадлежала ее бабушке, умолчав обо всем остальном? И в какой степени можно было делиться обретенным? Что именно можно было рассказывать людям, чьи истории она узнала благодаря волшебству и силе колдовских чар?

Сорок минут спустя на другой окраине города Асия отворила скрипучую деревянную дверь кафе «Кундера».

– Эй, Асия! – радостно позвал ее Карикатурист-Пьяница. – Давай сюда, я здесь! – Он прижал ее к груди, а когда она высвободилась из его объятий, воскликнул: – У меня для тебя три новости: одна хорошая, одна плохая, а c третьей я еще не определился. С какой начнем?

– Давай с плохой, – ответила Асия.

– Я сяду в тюрьму. Похоже, мои рисунки с изображением премьер-министра в виде пингвина были приняты не слишком благосклонно. Меня приговорили к восьми месяцам тюрьмы.

Асия уставилась на него в изумлении, которое, впрочем, быстро переросло в тревогу.

– Ш-ш-ш, дорогая, – кротко сказал Карикатурист-Пьяница, прижимая палец к ее губам. – А хорошую новость не хочешь услышать? Я решил стать верным моему сердцу и развестись! – объявил он, сияя от гордости.