Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Так и получился Левент Казанчи. Мальчик, рожденный на тлеющем пепле прошлого. Мальчик, о котором никто не знал, что отец когда-то хотел назвать его Левоном. Мальчик, которого бросила мать. Мальчик, который вырос мрачным и ожесточенным. Мальчик, который стал ужасным отцом своим детям.

Если бы не эта гранатовая брошь, решилась бы Шермин Казанчи оставить мужа и сына? Сложно сказать. С ними она обрела семью и начала новую жизнь, которая могла идти лишь в одном направлении. Чтобы иметь будущее, она должна была стать женщиной без прошлого. От детства у нее оставались лишь крупицы воспоминаний, крошки хлеба, которые она рассыпала, чтобы их склевали птицы, ведь ей самой уже никогда не найти по ним дорогу домой. Но даже когда со временем поблекли самые дорогие детские воспоминания, образ броши не покидал ее, крепко врезавшись в память. И когда многие годы спустя на пороге ее дома появился какой-то американец, именно эта самая брошь помогла ей осознать, что незнакомец этот не кто иной, как ее родной брат.

Ервант Стамбулян возник у ее порога. У него были блестящие темные глаза под кустистыми черными бровями, острый мощный нос и густые усы, спускавшиеся до самого подбородка, так что казалось, будто он улыбался, даже когда ему было грустно. С дрожью в голосе, не находя нужных слов, сказал ей, кто он такой, и на смеси турецкого и армянского сообщил, что приехал за ней из самой Америки. Как ему ни хотелось сразу обнять сестру, он помнил, что она была замужней мусульманкой, и оставался на крыльце. Вокруг них веял стамбульский ветерок, и на миг показалось, будто они выпали из времени.

По окончании их краткой беседы Ервант Стамбулян дал Шермин Казанчи золотую брошь в виде граната и время, чтобы подумать. Растерянная и потрясенная, она закрыла за ним дверь и замерла, пытаясь осознать то, что на нее обрушилось. Рядом с ней полный безудержного воодушевления ползал и лопотал маленький Левент. Она бросилась в свою спальню и быстро спрятала брошь в ящике платяного шкафа. А по возвращении обнаружила, что малыш только что умудрился встать на ноги и теперь радостно хохочет. Он простоял целую секунду, сделал шаг, другой, а потом плюхнулся на попу. Глаза у него блестели от восторга и страха. Вдруг мальчик улыбнулся во весь свой беззубый рот и сказал: «Ма-ма».

Весь дом наполнился каким-то нездешним волшебным, почти призрачным сиянием, и Шермин Казанчи вышла из оцепенения и повторила: «Ма-ма!» Это было его второе слово. За день до этого, поэкспериментировав с «да-да», он сказал: «Ба-ба». Она поняла, что ее сын произнес слово «отец» по-турецки, а слово «мать» – по-армянски. Мало того что ей самой пришлось разучиться говорить на столь дорогом ей языке, теперь ей надлежало проделать то же самое с сыном. Она смотрела на мальчика растерянно и задумчиво. Ей не хотелось поправлять его, заменять армянское «мама» на соответствующее турецкое слово. Откуда-то возникли далекие, но все еще яркие образы ее предков. Это новое имя, религия, национальность, семья, ее новое Я так и не смогли вытеснить ее истинное Я. Гранатовая брошь тихонько звала ее по имени, звала по-армянски.

Шермин Казанчи обняла сына и целых три дня умудрилась не вспоминать про брошь. Но на третий день она задумалась, сама не зная о чем, а сердце ее заныло от какой-то неведомой тоски. Она побежала в спальню, открыла ящик, достала брошь и крепко сжала ее в ладонях, чувствуя тепло камней.

Рубины – благородные камни, знаменитые своим огненно-красным цветом. Однако нередко бывает, что они меняют цвет и постепенно темнеют изнутри, особенно когда их владельцы в опасности. Существует особая разновидность рубинов, которую знатоки называют «голубиная кровь», – это драгоценный кроваво-красный рубин, с оттенком синего, словно затуманенный изнутри. Этот рубин был последней памятью о «Маленьком Голубке-потеряшке и Блаженной Стране».

Вечером третьего дня Шермин Казанчи улучила момент после ужина и незаметно прокралась в свою спальню. Ища утешения, которого никто не мог ей дать, она вглядывалась в «голубиную кровь».

И тогда она осознала, что надо делать.

Неделю спустя, воскресным утром, она отправилась в гавань, где ее поджидал брат, с бешено бьющимся сердцем и двумя билетами в Америку. Вместо чемодана у нее была лишь сумочка. Шермин оставила все свое имущество, а гранатовую брошь положила в конверт вместе с письмом к мужу. В письме была попытка объяснить случившееся и две просьбы: простить ее и передать брошь сыну как воспоминание о ней.

Когда самолет приземлился в Стамбуле, Роуз была совсем измучена. Она осторожно пошевелила опухшими ногами, опасаясь, что они не влезут в обувь, даже в такие удобные оранжевые кожаные туфли, как ее DKNY. И как только эти стюардессы выдерживают целые дни в полете на таких высоченных каблуках?

Еще полчаса ушло на то, чтобы пройти паспортный контроль и таможню, получить багаж, разменять деньги и найти автопрокат. Мустафа решил, что лучше им иметь собственную машину, а не пользоваться семейной. Изучив буклет, Роуз выбрала полноприводный «гранд-чероки-ларедо», но Мустафа убедил ее, что для тесных стамбульских улиц подойдет что-то поскромнее. В итоге сошлись на «тойоте-королле».

Вскоре после этого они вышли из зоны прилета, толкая перед собой тележку с комплектом одинаковых чемоданов. Снаружи их поджидали какие-то выстроившиеся полукругом люди. Первым делом прибывшие заметили Армануш, она улыбалась и махала. Рядом с ней была бабушка Гульсум, с прижатой к сердцу правой рукой, готовая потерять сознание от волнения. Чуть позади стояла тетушка Зелиха, высокая и отстраненная, на ней были темно-лиловые солнечные очки.

Первые два дня в Стамбуле Роуз и Мустафа провели за столом. При этом они также отвечали на множество вопросов, которыми их со всех сторон засыпали члены семейства Казанчи. Как живется в Америке? А в Аризоне действительно настоящая пустыня? А правда, что американцы питаются чудовищным количеством фастфуда, а потом худеют на телешоу? А какая версия шоу «Ученик» лучше, американская или турецкая? И так далее.

Потом пошли вопросы более личного свойства. Почему у них нет детей? Почему они раньше никогда не приезжали в Стамбул? Почему бы им не остаться подольше? ПОЧЕМУ?

Вопросы эти оказывали на супругов противоположное действие. Роуз этот допрос, кажется, нисколько не смущал. Скорее, наоборот, ей нравилось быть в центре внимания, тогда как Мустафа все больше отмалчивался и как-то съеживался. Он мало говорил и бóльшую часть времени проводил за чтением турецких газет как консервативного, так и прогрессивного направления, словно хотел наверстать упущенное за годы отсутствия. Время от времени что-то спрашивал про того или иного политика, ему отвечал, кто мог. Он, конечно, всегда любил читать газеты, но никогда так не интересовался политикой.