Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Вы были нездоровы, генерал? Вам надо посоветоваться с моим доктором, он присоединится к нам позже. Он так порочен по части клизм! — Общий смех. — Ей-богу!

Лакей отодвинул для меня стул и начал отодвигать другой для Бонапарта, но тут вмешался Рустам. Горничная сняла золотые крышки с блюд: дрозды с можжевеловой приправой, рис с шафраном, толстый белый аспарагус с пурпурными кончиками.

Две девушки вкатили тележку с другими блюдами. Баррас поднял серебряную крышку:

— Ах, превосходный тунец, известный своим благотворным влиянием на расстройства пищеварения. Вы не обидитесь, если я выступлю в роли хозяина? — Он положил мне на тарелку ломтик аспарагуса. — Ведь мы, в конце концов, как одна семья. Я все утро провел на кухне: учил нового повара готовить королевский бульон, — сказал он, окунув в тарелку и лизнув указательный палец. — Боже мой, по-моему, у него талант. Генерал! Могу я иметь честь… Нет? — Рустам положил на тарелку Бонапарта сваренное вкрутую яйцо, и мой муж разбил скорлупу о край стола. Я дернула рукой, едва не опрокинув стакан. Что я могла сказать?

— Баррас, вы видели пьесу, недавно поставленную в театрике на улице Дю-Бак? Кажется, она называлась «Женщины-политики»?

— А-а-а… это пьеса, которая так не понравилась Терезе. Она решила, что там говорится о ней. Нет, я был занят ремонтом в Гробуа. Эта новая крыша — такой кошмар. Я вообще в последнее время нигде не бывал. По счастью, наблюдать из окна за тем, как директор Сийес берет уроки верховой езды, — вполне достаточное развлечение. Каждое утро он ухитряется свалиться. Доходит до того, что люди останавливаются посмотреть. Я начинаю думать, что можно было бы брать плату за это зрелище: не смеялся так с той поры, когда Робеспьер учился ездить верхом.

— Сийес немного староват для верховой езды, не правда ли? — Я чувствовала, что щеки у меня пылают. Я знала, что директор Сийес вознамерился проехать верхом бок о бок с Бонапартом — когда время придет.

— Как там говорилось в военной школе, генерал? «Когда политик садится в седло, готовься к битве»?

Бонапарт вытер следы яйца о салфетку, лежавшую у него на коленях, и передал тарелку и стакан Рустаму.

— Нет. Когда политик предает свой народ, — отодвинул свой стул Бонапарт, — вот тогда-то битва и начинается.

Без даты

— Итак, мы говорим, что директор Баррас осведомлен о наших планах, что он с нами. — Бонапарт постучал по стопке писем своим кнутом для верховой езды с серебряным наконечником.

Я кивнула. Еще один обман…

Я перестала нравиться самой себе.

5 ноября

Директор Гойе был по обыкновению пунктуален, приехал ровно в четыре часа с букетом роз.

— Прекраснейшей даме Парижа! — Он преподнес мне цветы, сопроводив приветствие влажным поцелуем.

Вскоре приехал взъерошенный министр полиции Фуше и прокрался в гостиную, распространяя вокруг себя запахи чеснока и рыбы. Я сидела на канапе подле камина с директором Гойе, мы говорили о театре. Я подвинулась, освобождая для Фуше место.

— Что нового, гражданин министр полиции? — спросил директор Гойе.

— Нет новостей, — коротко ответил Фуше, притворяясь усталым.

— Должно же быть хоть что-нибудь… — удивился Гойе.

— Насчет чего?

— Ну, как обычно: насчет заговоров!

— Поверьте, гражданин директор: я знаю обо всем, что происходит. Если слухи были бы правдивы, головы катились бы уже сейчас, вам не кажется? — фыркнул министр.

— Гражданин Фуше, как можно смеяться над подобными вещами? — прижала я руки к сердцу.

Директор Гойе успокаивающим жестом коснулся моего плеча:

— Не волнуйтесь, моя дорогая. Министр полиции знает, о чем говорит.

Все это время Бонапарт стоял, прислонясь к каминной полке. Наблюдал и улыбался.

6 ноября, во втором часу пополудни

Бонапарт только что ушел с банкета в честь военных побед республики. По тому, как он меня обнял, я поняла, что ему не по себе. О том же свидетельствовала и корзинка, которую нес Рустам: бутылка мальмезонского вина и три сваренных вкрутую яйца.

Двадцать минут десятого

Бонапарт вернулся домой уже около восьми. Стащил с головы мокрую шляпу.

— Где вы были? — тихо спросила я, стараясь, чтобы не услышали наши гости. Я вся извелась от волнения.

Он заглянул мне за спину в гостиную, на собравшихся у меня ученых, политиков, военных. Все возбужденно говорили о политике. Атмосфера царила заговорщическая.

— После банкета ездил к Люсьену, отдал последние распоряжения.

О чем это он?

— Как прошел банкет?

— Уныло. — Я помогла Бонапарту снять шубу, заметив, что один из чирьев у него на шее снова воспалился. — Там стоял такой холод… — поморщился он.

Из гостиной вышел драматург Арно, встал у меня за спиной.

— Генерал, — едва слышно выдохнул он, — Талейран послал меня выяснить, когда мы?.. Завтра?

— Послезавтра, — ответил Бонапарт.

— Но, генерал! Разве, откладывая на день, мы не…

«Подвергаем себя опасности?» — хотел сказать он.

Бонапарт вошел в гостиную, гости умолкли.

Остаток вечера они судорожно наблюдали, кого Бонапарт пригласит к себе в кабинет, для кого его дверь закрыта, для кого открыта. Все это время я веселилась так, будто ничего не происходит, будто мне нечего скрывать.

Надолго ли меня хватит? Я успокаиваю и очаровываю, развлекаю и примиряю, но чем дальше разворачиваются события, тем яснее я понимаю, что на карту поставлено гораздо больше, чем мне казалось. Игра уже сменилась, а я не знаю ее правил.

7 ноября

Бонапарт заглянул в комнату и велел отправить Гортензию и Каролину в школу в Сен-Жермен — немедленно. Я возразила, что девочки очень ждали завтрашнего бала. Неужели нельзя их оставить еще на день? Ответ мужа меня насторожил:

— Лучше увезти их подальше от Парижа.

Мне неспокойно: понимаю, что со дня на день что-то случится.

8 ноября

Бонапарт вернулся из дворца незадолго до полудня.

— Вы видели Барраса? Как он? — тревожась, спросила я.

— Ни о чем не подозревает. Я сказал ему, что хотел бы встретиться сегодня в одиннадцать, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз.

— И вы поедете?

— Конечно нет!

Лгать, запутывать, отвлекать… «Так вот каково это — быть заговорщиком! — думала я. — Прикидываться другом, готовя человеку погибель». Могу только молиться, чтобы все это быстрее кончилось и я снова могла быть искренней с людьми.

Послышались проклятия, топот лошадей. Я подняла окно и выглянула. Кучер Антуан с трудом удерживал под уздцы огромную черную лошадь.

— Чья бы это? — Это был не Пегас, новая лошадь Эжена, а животное гораздо более крупное и горячее.

Бонапарт подошел к окну и встал рядом со мной.

— Адмирал Брюи одолжил мне на завтра своего коня.