Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Вы на нем поскачете?

Бонапарт повернулся с насмешливой улыбкой:

— Не верите, что удержусь в седле?

Без даты

Бонапарт доволен, много работает и даже весел: пишет донесения, речи, готовится к тому, что должно произойти, — готовится к победе.

— Как вам вот это? — спросил он и прочел: — «Ничто в истории не напоминает конец восемнадцатого столетия, и ничто в конце восемнадцатого столетия не напоминает настоящее время».

— Идеально, — ответила я, сильно испугавшись услышанного.

Двадцать минут восьмого пополудни

— Эта куртка так тебе к лицу! — сказала я Эжену, снимая волосок с лацкана. Темно-зеленый цвет ему идет, как и фасон: высокий ворот, спереди короткая, сзади — длинные полы.

— Слишком новая, слишком выглаженная, — жаловался он.

— Ты едешь куда-то?

— На бал Рекамье в парке Богатель, я говорил тебе на прошлой неделе, разве не помнишь?

Я даже ахнула. До предела насыщенное событиями время бежало так быстро — невозможно уследить. Встречи в нашем доме всякий раз затягивались до поздней ночи.

— Почему девочек нет? Они так ждали бала! И кстати, насчет завтра! — сказал Эжен, уже выходя за дверь. — Пожалуй, я приглашу жонглера, о котором тебе говорил; встретил его во Дворце равенства. И может быть, его друга-мима.

Господи, Эжен устраивает завтрак. Я и забыла!

— Эжен, боюсь, с приглашениями лучше повременить! — крикнула я ему вслед.

— Мама! — со стоном произнес он.

— Прости, но к нам и так придет много народу…

9 ноября

Проснувшись от запаха дыма, я раздвинула полог кровати. Огонь в камине высветил лицо Мими, ее белый утренний наряд.

— А, это ты! — прошептала я, чтобы не разбудить Бонапарта. — Который час?

— Начало седьмого. — Мими отодвинула тяжелые шторы.

— Шесть! — Я спустила ступни на холодный пол с мыслью: еще день-два — и все будет кончено. Таков план. Сегодня день первый. Сегодня начнется!

Мими накинула мне поверх ночной одежды кашемировую шаль.

— Заморозки же, — сказала она, сжимая мне плечо. — А мужчины так и стоят во дворе.

— Уже? — Я надела меховые шлепанцы и, шаркая, подошла к окну.

— Я приглашала их в дом, но они отказываются входить, — закатила она глаза. — Солдаты.

— Сколько сейчас? Фовель уже здесь? — спросил Бонапарт, открыв вдруг глаза. — Где Рустам? Рустам!

Тот — голова в большом шерстяном тюрбане — просунулся в дверь.

— Хозяин? — Отбив поклон, он поставил на туалетный столик поднос с бритвенными принадлежностями и глиняной плошкой горячей воды.

— Позовите сюда Гонтье и конюха! — скомандовал Бонапарт Мими. Он сел в кожаное кресло, потянул с кровати меховое покрывало, положил его себе на колени и запрокинул голову. — И Антуана! — приказал он, из-за чего кисточка Рустама с густой пеной задела ухо.

Я спустилась на кухню посмотреть, как управляется повар. Приглашения к завтраку были разосланы ста офицерам. Хватит ли на всех фарфора?

Кельё, к сожалению, был едва не в обмороке от сознания своей вины. Дрожжевое тесто для хлеба не поднялось из-за неожиданного мороза. Мы придумали накрыть выстроенные вдоль плиты кастрюли ватным одеялом.

Вскоре по узкой лестнице скатился Эжен, невыспавшийся и голодный.

— Почему все в мундирах? Что происходит?

— Предлагаю и тебе переодеться в военную форму, — сказала я, протягивая булочку, которую сын мигом проглотил. — И седлай-ка лучше лошадь.

Было еще темно, когда приехал Талейран.

— Не думал, что вы встаете до полудня, — поддела я его, подавая пивной суп, который, как я знала, он любит.

— Я еще не ложился.

— Не хотите кофе? — В доме пахло жареными зернами.

— Мой мозг не требует подпитки, — без всякого выражения произнес Талейран.

— Вы так спокойны, гражданин…

«В отличие от остальных», — подумалось мне.

— Вероятно, вы забываете, мадам: я всегда побеждаю.

Тотчас к Талейрану присоединился Бонапарт, и оба медленно пошли к дверям. Большие сапоги Талейрана поскрипывали.

— Держитесь почтительно, — подслушала я слова Бонапарта, — но дайте ему понять, что у него нет выбора.

— Талейран поедет к директору Баррасу? — тихо, чтобы не услышали в гостиной, спросила я Фовеля. — Убеждать его уйти в отставку?

— С помощью двух миллионов франков, — добавил Фовель, кусая ноготь на большом пальце.

Два миллиона? Я одними губами повторила эти слова и выпучила глаза.

— Это сможет его убедить.

— Да, только если Талейран сам их не прикарманит. [120] Нет достоверных сведений о том, что Баррас получил деньги. Возможно, они так и остались у Талейрана.

В гостиной я обошла всех гостей и с каждым заводила разговоры, но это было непросто: все чувствовали себя напряженно, пили шампанское, не сводя глаз с двери кабинета. Послышался трубный сигнал.

Два государственных курьера, пригнувшись, чтобы не повредить плюмажи на своих шляпах, прошли в дверь.

— Официальное сообщение для генерала Бонапарта, — объявил один из них, хлюпая носом. Оспины на лице, покрасневшем от холода, придавали ему взволнованный вид. — От Совета древностей. [121] Наполеон ожидал декрета от Совета древностей о предоставлении ему командования войсками в Париже. Это был первый этап плана.

Я повела курьеров в кабинет через гостиную, где все перед нами расступались.

— Позовите Эжена! — сказал мне секретарь Бонапарта. — Он нужен генералу.

Эжен вскочил на ноги, когда я позвала его. Скрылся в кабинете Бонапарта и вскоре вышел оттуда, принеся с собой запах сигарного дыма.

— Надо ехать, — бросил он на ходу, прицепляя к поясу отцовскую саблю.

— Тебе понадобится вот это, — протянула я ему шляпу. — Что происходит?

Увы, даже родная мать не имела права знать всего.

— Я должен сделать объявление Совету древностей! Надо сообщить, что генерал едет. — Эжен состроил гримасу и стал кусать ногти в притворном ужасе.

Я улыбнулась его обаятельным чудачествам. Ему уже восемнадцать, но он часто ведет себя как мальчишка.

— У тебя все получится, — уверила я его. Вот только, когда дело доходило до театральных постановок, Эжен всегда забывал свою роль.

Во дворе толпились люди в военной форме — чего-то ждали, но чего именно, никто не знал. На глазах у всех Эжен вскочил в седло, прикоснулся к шляпе — я знала, как он горд, что сидит верхом на такой прекрасной лошади, в мундире адъютанта, — и галопом поскакал по аллее. Я вернулась в дом, где в столовой обнаружила беседующего с Фовелем мужа. Тот торопливо расцеловал меня:

— Пора!

Люди во дворе приветствовали вышедшего к ним Бонапарта. «Владыка, подвигами славный», — подумала я, припомнив строчку из Оссиана. Бонапарт обратился к собравшимся с верхней ступени лестницы, будто все это происходило во время войны. Вдруг — как по волшебству! — выглянуло солнце. Послышался лязг сабель. В воздух полетели шляпы. Солнечный луч осветил пространство перед Бонапартом, вокруг заблестели копья.