Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

Бонапарт не упускает ни одной мелочи. Сегодня утром, например, приказал завезти из Швейцарии быков, чтобы улучшить породу французских стад, а вдоль дорог — высадить деревья. Министры выбиваются из сил, чтобы не отстать от него, ибо он требует ежедневных отчетов.

По вечерам, когда нормальные люди отдыхают, обессиленные событиями дня, он с тем же рвением занимается «нашим проектом». Я замужем не за человеком, а за ураганом!

29 ноября

— Простите, мадам Бонапарт, мадам Тальен не принимает.

Не принимает меня.

Без даты

Бонапарт сходит с ума, работая над новой конституцией вместе с Сийесом, который одновременно и медлителен, и нелогичен. За высокую плату Сийес согласился наконец отказаться от участия в этой работе. Теперь — я молюсь об этом — дело пойдет на лад.

24 декабря, сочельник

На улицах шумно празднуют. Объявлено о новой конституции. — Революция окончена! — кричат люди, льются слезы.

Правда? Хотелось бы в это верить…

25 декабря, Рождество

С утра собралась вся семья: тетушка Дезире, Гортензия и Эжен. Лютый мороз не позволил привезти сюда и маркиза. Мы показывали тетушке Дезире усадьбу и разговаривали. Она восхищалась новейшими черными кухонными плитами с угольной жаровней и всем прочим, а также замысловатой системой шнуров и колокольчиков для вызова прислуги. Дети настояли на том, чтобы показать тетушке все тайные проходы (мне по-прежнему слышался тихий смех Барраса). Тетушка Дезире оставила мне подробные указания о том, как правильно чистить серебро порошком Годдарда, а также парчу на стенах (надо водить щеткой сверху вниз, затем протереть мягкой шелковой тряпочкой).

К счастью, выдалась спокойная минутка перед подготовкой к встрече Бонапартов сегодня вечером. Сам Бонапарт сочиняет письмо английскому королю, в котором предлагает мир. Мир! Все мы полны оптимизма.

31 декабря

Сегодня последний день восемнадцатого столетия. Кажется, все в Париже (кроме меня) предаются веселью и возлияниям — празднуют открыто, ибо Бонапарт милостиво разрешил отмечать христианские праздники. Довольно мудро, ибо было бы довольно странно не отметить смену столетия.

1 января 1800 года!

Первый день нового века. Подумать только! Все, что я делаю, каждое мое движение несет с собой слабоощутимое, но радостное чувство новизны. Сегодня с утра мы с Бонапартом подольше оставались в большой пуховой постели, смеялись и шептались, поддразнивали друг друга и кокетничали, работали над «нашим проектом». Две недели назад у меня было некое подобие цветов. Я полна надежд.

В тот же день, позже

Сто пятьдесят семь наемных экипажей выстроились вдоль Дворца равенства, люди стоят в очереди за засахаренными каштанами и миндалем.

— Прямо как при старом режиме, — заметил Эжен, смакуя засахаренный миндаль. Подбородок перепачкан сахарной пудрой. — Наверное, не все тогда было плохо, — добавил он, облизав губы.

Без даты

Каждый вечер читаю Бонапарту, пока он не заснет. [123] У Жозефины был низкий мелодичный голос. Когда она читала Наполеону, слуги стояли за дверью и слушали. Это тихое время — драгоценные мгновения для нас. Он ласкает меня, потом мы говорим о нашей удивительной жизни, о великих свершениях, которые нам еще предстоят, об открывающихся впереди замечательных возможностях. Потом я читаю ему, обычно — из его любимого Оссиана. Сегодня вечером потертого томика в кожаном переплете на обычном месте возле кровати не оказалось.

— Я сжег его, — сообщил Бонапарт скорее с горечью, чем с гневом.

— Но почему? — Я была потрясена, ведь эту книгу он повсюду брал с собой.

— Это фальшивка, — констатировал он. — В Шотландии подтвердили, сомнений нет.

— Написано не Оссианом? — Мне просто не верилось.

— Нет, кто-то выдавал за Оссиана собственные вирши. Всех одурачил! — сердито хмыкнул он. — Отсюда следует, что доверять нельзя ничему.

— Но, Бонапарт, красоты, переданной словами, у этой поэмы не отнять. Некоторым вещам можно доверять абсолютно.

Я положила ладонь ему на щеку.

2 января

Принято новое официальное решение.

«Переезжаем в Тюильри», — сообщил мне Бонапарт.

Дворец королей династии Бурбонов.

Дворец казненных короля и королевы.

3 января

Мими стояла на грязной булыжной мостовой, разглядывая фасад дворца Тюильри. Повсюду на стенах виднелись непристойные надписи, революционные эмблемы и лозунги. На булыжной мостовой — темные пятна. Боюсь, что крови.

— Ну и бардак, — хмурясь, сказала Мими.

Двери не поддавались — так давно сюда никто не входил. Архитектор и журналист налегли вдвоем, но так и не смогли сдвинуть с места ссохшиеся створки. Тогда на двери бросился Бонапарт — и те распахнулись, а он полетел кубарем под наш общий смех.

— Как просто вам войти в королевский дворец, консул, — заметил журналист. — Можно подумать, вас здесь ожидали.

— Теперь мы называем это Дворцом правительства, — поправил его Бонапарт.

— Да, консул! — Журналист достал бумагу и карандаш.

Я вгляделась в полутьму огромного пространства; окна высоки, грязны, некоторые заколочены. Здесь было даже холоднее, чем на улице, но воздух затхлый.

— Перебраться сюда будет непросто, — сказал Бонапарт, отряхивая плечо сюртука. — Жить здесь тоже будет непросто. Антуан, давай факелы! — приказал он кучеру. — Мне страной управлять надо.

— И шали! — крикнула я вдогонку.

— Я принесу, — махнула рукой Мими и побежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.

Со стороны мы напоминали средневековую процессию, затеявшую какой-нибудь древний обряд, посвященный дню Страшного суда. Антуан смело шел впереди, высоко держа факел в одной руке, а второй стучал палкой по стенам — разгонял крыс.

— Ой! — воскликнула Мими, схватив меня за руку.

— Это, должно быть, королевские покои, — предположил Бонапарт, рассматривая план дворца. Он поднял голову и осмотрелся. — Тут будет мой кабинет. А принимать буду там — в комнате с троном.

Мы спустились на один этаж; здесь было темнее, холоднее, и воздух показался мне еще более затхлым — такими мы нашли покои королевы.

— Мрачное местечко, консул, — заметил журналист. Его низкий голос подхватило эхо.

— Мрачное, как само величие, — не терял оптимизма Бонапарт.

— В этой комнате заседал Комитет общей безопасности, — объяснил архитектор, рассматривая камин. — Узнаю орнаменты на трубе. Королева не выносила однообразия — все должно было быть украшено.

— Тогда вон та комната — приемная, где Робеспьер… — Я приложила ладонь к глазам и надавила так, что «посыпались звезды», но образ никуда не делся: раненый тиран вытянулся на столе, рядом скулил и лизал руку хозяина Блант, верный датский дог. Если бы Робеспьер не умер в тот день, я бы не…