Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Конечно, но вы должны поклясться, что не скажете никому, даже вашей жене!

Я выдержала паузу и улыбнулась:

— Франсуа Богарне.

От меня зависело возвращение отца Эмили, сына маркиза.

18 февраля

Все готово к завтрашнему большому параду, приему, обеду. По крайней мере, в теории. На практике я всякий раз обнаруживаю что-то неладное — то одно, то другое. Ковры расстелили только сегодня днем. Впридачу мой повар заболел — его лихорадит.

19 февраля, в шестом часу

— Ненавижу все это! — Бонапарт рванул на себе пояс.

— Не шевелитесь.

— Выглядите величественно, генерал, — сказал Фовель, помогая Бонапарту надеть мундир.

— Никогда не видела вас таким… выглаженным, — улыбнулась я. Бонапарт любил старую, поношенную одежду.

— Мне рассматривать это как комплимент? — Он был сосредоточен и серьезен. — Фовель, вы везунчик: вам не надо, как мне, строить из себя дурака перед публикой.

— Мадам Бонапарт, — один из грузчиков указал на гору сундуков, — нам забрать их все?

Я кивнула: и это — тоже, помимо всего прочего. В любую минуту я могла лишиться чувств от перенапряжения.

— Вы сами говорили, Бонапарт: народ должен вас видеть, он нуждается в зрелищах.

— Значит, порой вы меня все же слушаете!

— Бонапарт, я вас всегда слушаю.

В комнату, звонко смеясь, вошли Гортензия, Эмили и Каролина — стали кружиться, показывая свои наряды. Я поправила ленту в волосах Гортензии. Платье туговато сидело на Каролине, но с этим ничего нельзя было поделать.

«Уж не в интересном ли она положении?» — подумала я. Уже?

— Видели бы вы новый плюмаж на шляпе Иоахима! — сказала Каролина. — Стоит триста франков!

— Что это за шум? — Я посмотрела в сторону двери.

Сидя верхом на стуле, будто на лошади, раскачиваясь и подпрыгивая, в комнату въехал Эжен. Мы с девочками засмеялись. Он спрыгнул со своего «жеребца» и отдал честь.

— Итак? — усмехаясь, произнес он, демонстрируя свой новый мундир консульской гвардии.

— Ох, — выдохнула Гортензия, — девушки забросают тебя букетами.

Я посмотрела на часы на каминной полке. Каким-то чудом мы не опаздывали. Мельком взглянула на себя в зеркало: многовато косметики на лице — как у актрисы, готовящейся к выходу на сцену.

— Идемте, дорогие. Пора! — позвала нас Каролина и с чрезвычайно важным видом вышла в коридор.

Мы с Бонапартом переглянулись с улыбкой — дети! Впрочем, он был рассеян, озабочен чем-то. Лакей помог ему надеть сапоги.

— Стало быть, увидимся после парада?

«Между парадом и обедом», — мысленно поправила я. Упаковано ли серебро? И не следует ли мне взять с собой моих новых мопсов?

Бонапарт встал и потянул за ремешок от сапога.

— Не могу натянуть. — Сапог отлетел в сторону.

Я прикоснулась к плечу мужа. Вздрогнув, он повернулся ко мне. Обращаясь к солдатам, Бонапарт чувствовал себя в родной стихии. Необходимость взывать к гражданским приводила его в ужас. В каждой роялистской стране Европы молились, чтобы на этой почве он совершил какую-нибудь ошибку.

— Все будет чудесно, — подбодрила я его, целуя в щеку.

Парад прошел прекрасно. Эжен на новой лошади выглядел чудесно, а при виде Бонапарта толпа пришла в восторг. Был трогательный момент, когда проносили побывавшие в боях знамена Итальянской армии: сняв шляпу, Бонапарт склонил голову. Толпа вдруг почтительно замолкла. Этот невысокий человек с большими планами наполнял наши сердца надеждой. Если существуют ангелы (а я в этом нисколько не сомневаюсь), в тот момент они были с ним.

Даже моя дочь не избегла влияния его чар. Когда мимо нас проходила кавалерия, девочки испросили позволения отойти — припудрить носы. Помню, Бонапарт сказал:

— Подожди немного, Гортензия. — Во двор в тот момент входил военный оркестр, медные инструменты сверкают на солнце. — Пожалуйста, одну лишь минутку.

Гортензия вернулась на свое место на балконе, выходившем во двор дворца.

— Что там такое? — спросила Каролина. Музыканты построились, караульный пробежал через двор с табуретом для дирижера.

— Ума не приложу, — ответила Гортензия, но тут дирижер взобрался на табурет и поднял жезл. Музыканты сыграли первые такты марша — мелодия казалась знакомой, и все же я не могла вспомнить, где слышала ее прежде. Гортензия сидела, подавшись вперед, с упертыми в колени руками.

— Ну, теперь уже можно? — ныла Каролина, стоявшая у балконной двери. Дочь подняла указательный палец: «Не мешай!»

— Гортензия, уж не твое ли это сочинение? — ахнула я вдруг. — «Выход из Сирии»?

— Тихо! — воскликнула она. — Дайте же дослушать!

В тот же день, вечером

— Ну, как вам? — спросил Бонапарт, врываясь в мою уборную. — Кажется, все прошло довольно удачно.

— Великолепно! — поправила я. Он не заметил сидящей возле двери Гортензии.

— Почему тут так темно? Где дети? Вашей дочери понравилось?

Я посмотрела в зеркало на Гортензию и улыбнулась. Бонапарт проследил за направлением моего взгляда.

— О! — протянул он, заметив мою дочь.

Гортензия встала, сложив ладони перед грудью в жесте благодарности:

— Это большая честь для меня.

Улыбаясь, Бонапарт дернул ее за ухо (на этот раз ласково).

— Сюрприз удался? Хорошо. Музыканты хотят знать, не напишете ли вы для них что-нибудь еще.

Гортензия молча кивнула; краска заливала ее бледные щеки.

— Меня ждет Каролина! — пискнула она и выскользнула за дверь.

— Она польщена, как, по-вашему? — поинтересовался озадаченный Бонапарт.

— Не то слово. — Я прижала его ладонь к своей щеке. — Очень мило с вашей стороны.

— Действительно хорошая песня, — пожал плечами Бонапарт и сел, чтобы лакей мог стащить с него сапоги для верховой езды. — Почему у вас закрыты шторы?

— Люди заглядывают. — Незадолго до того я испугалась, увидев мужчину, прижавшегося лицом к оконной решетке. — Но здесь темно, даже если шторы раскрыты.

Комнаты расположены ниже уровня земли, а окна здесь высоко. Сидя, нельзя видеть, что происходит за ними.

— Ваши новые штаны — на сундуке, вместе с поясом.

Через мгновение он снова вошел ко мне, лакей тенью следовал за ним.

— Отлично! — одобрила я, хотя штаны сидели не идеально. Не было времени подогнать по фигуре.

Вошла Мими, прекрасная в своем новом муслиновом платье:

— Третий консул Лебрен с супругой…

— Уже? — Я посмотрела на часы: еще только пять. Мы ожидали гостей к шести.

— Хорошо, — сказал Бонапарт, надевая туфли. — Мне надо обсудить с ним дефицит государственного бюджета.

— Еще секунду. — Я замерла перед большим зеркалом, чтобы Мими застегнула на мне жемчужное ожерелье.

«В этом самом зеркале рассматривала себя королева», — подумалось мне.

После скучного обеда с консулами я удалилась в спальню готовиться к встрече с мужем; отпустила Мими; оставшись одна, выкупалась и переоделась в простое фланелевое платье. Я устала от кружев и блеска. Завернувшись в одеяло, я села у камина, думая о женщине, которая тоже когда-то ждала здесь своего мужа, короля Людовика XVI. Я вспомнила день, когда его гильотинировали под барабанную дробь, а потом — день казни самой королевы. Овдовевшая, разлученная с детьми, она уже тогда казалась скорее призраком, нежели женщиной из плоти и крови. Ей было тогда тридцать восемь — всего на несколько месяцев больше, чем мне сейчас.