Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

«Папа»… Мы с Бонапартом переглянулись с улыбкой. Выглядел он так, будто его благословили.

25 февраля

— Почему вы смеетесь? — Бонапарт стоял перед нами, небрежно завернувшись в белую тогу; его голову украшал венок из золотых листьев.

Я с трудом сдерживала смех. Первой расхохоталась Гортензия, потом Эжен. Бонапарт же выглядел таким серьезным!

— Ну просто ужас, — нахмурился он, снимая с головы венок. — Я не поеду!

Четыре золотых листка, трепеща, упали на пол.

— Нет, Бонапарт! — Мы все повскакивали с мест, протестуя.

— Венок идеален, — заверила я мужа, и меня поддержали Гортензия и Эжен. — У вас правильные черты лица, римский профиль, венок придает вам героический вид.

Он смотрел на нас без всякого выражения.

— Что же тогда, позвольте спросить, вы находите смешного?

— Просто мы знаем, что вы Бонапарт, — сказала Гортензия, ласково взяв его за руку.

— Больше никто не догадается, — поддержал сестру Эжен.

— Вы будете в маске! — увещевала я.

Разумеется, Бонапарта тотчас же узнали. Бальный зал был полон, и все же толпа перед ним почтительно расступалась. По счастью, никто не рассмеялся.

Я пожала его влажную руку. В толпе, я знала, ему бывает не по себе. «Вероятно, он был прав, — подумала я. — Вероятно, это ошибка…» Я оглянулась — Рустам в своем обычном наряде шел в двух шагах позади нас.

— Это Эмили? — спросила я Гортензию, кивнув в сторону молодой женщины в средневековом платье, с закрытым вуалью лицом. Она стояла со своим мужем Лавалеттом, пришедшим в костюме рыцаря, и еще с одним человеком, которого я узнала не сразу. Это был ее отец Франсуа — в костюме революционера: длинные штаны, короткая куртка и красная шапка.

— А это не тетушка ли Дезире? — поинтересовался Эжен.

— Не может быть… — улыбнулась я. Тетушка Дезире, наряженная цыганкой, сидела рядом с маркизом. Он был в своей старой шляпе командующего флотом.

— А вон и Каролина с Мюратом, — махнула рукой Гортензия.

Перед нами появился человек в черном капюшоне — Фуше в костюме Смерти.

— Я буду поблизости, — заверил он нас.

Далеко за полночь

— Гражданин первый консул, — повернулся Фуше к Бонапарту, — мне только что сообщили, что музыканты собираются играть «Прощальную песню». Думаю, вам следует…

Но уже звучали вступительные аккорды. Вдруг все закричали:

— Да здравствует Бонапарт! Мир с Бонапартом!

— Думаю, вам будет безопаснее на трибуне, консул.

Взяв меня за руку, Бонапарт кивнул в сторону трибуны.

— Как, и я тоже?

— Хочу, чтобы вы были рядом.

Фуше пробирался сквозь толпу к лестнице, мы с Бонапартом следовали за ним. Когда мы поднялись на трибуну, приветственный шум усилился: «Да здравствует Бонапарт!»

Глядя поверх голов, в противоположном конце зала я заметила потасовку у больших двойных дверей. Четыре жандарма вывели вон человека в маске Гоша — дядюшку Барраса. В горле у меня возник ком.

Становилось все более шумно. Кто-то затянул «Марсельезу». Казалось, стены бального зала дрожат от приветственных криков: «Да здравствует Бонапарт! Да здравствует республика! Революция окончена!»

У одной из колонн я заметила Жозефа и Люсьена Бонапартов, одетых пиратами. Я поклонилась им (злорадно — да, я признаю это). Тут кто-то потянул меня за подол. Это была мадемуазель Мальзерб в костюме фиалки, та самая маленькая просительница. Ее бабушка-графиня (в шутовском колпаке) сидела, ссутулившись, в инвалидном кресле рядом с внучкой.

— Мадам консульша Бон-а-парте, — девочке приходилось кричать, чтобы ее было слышно, — моя бабушка хочет вам сказать: «Да здравствует ангел милосердия!»

Я легко отмахнулась от слов графини; та аплодировала, улыбаясь беззубым ртом.

— Революция окончена! — заорал стоявший рядом мужчина, слезы которого оставляли дорожки на густо раскрашенном черно-белом лице Арлекина.

Возле статуи Венеры я заметила в толпе Франсуа Богарне: одной рукой он обнимал за плечи свою дочь. Позади них стоял лейтенант Лавалетт. Он нагнулся, чтобы что-то сказать своей жене. Эмили подняла вуаль и улыбнулась.

И тут за большими двойными дверьми бального зала я заметила Терезу, Фортюне Гамелен, Минерву и мадам де Крени. Мои Глории! Тереза послала мне воздушный поцелуй и помахала на прощание рукой.

— До сви-да-ни-я! — прокричал по-итальянски муж Фортюне Гамелен, когда за ними закрывались двери.

Повсюду я видела улыбающиеся лица, шум у меня в ушах смешивался с приветственными криками:

— Революция окончена! Окончена! Окончена!

— Да здравствует ангел милосердия! — Крошка Мальзерб наклонила назад инвалидное кресло и развернула его — графиня улыбалась.

— Поклонитесь, — прошептал Бонапарт, пожимая мне руку.

Я поклонилась — и шум сделался еще сильнее. Я взглянула на Бонапарта. Это меня они чествуют?

— Они обожают вас, — сказал он.

«Нас», — поняла я.

Бонапарт поднял мою руку. Мы поклонились приветствующей толпе.

Век Басен завершен… Началось правление Истории.

2 марта 1800 года, Париж, дворец Тюильри

— Жозефина… Идите сюда, взгляните на эту луну!

Вздрогнув, я проснулась. Надо мной склонился мужчина с освещенным свечой лицом.

— Бонапарт, это вы? — Я сжала его руку. Мне снилось море: будто я дома, на своей прекрасной Мартинике.

Но я находилась не на тропическом острове, а в роскошном дворце Бурбонов. Лежала в неуютной кровати Марии-Антуанетты и Людовика XVI — в постели мертвецов.

Я прижала пальцы Бонапарта к своей щеке.

— Который час?

— Почти три. Давайте прогуляемся по саду.

— Сейчас? — спросила я, откидывая одеяло.

— Там довольно прохладно, — сказал он, укутывая мне плечи пелериной.

Над рекой, освещая сады, висела полная луна.

— Этот пейзаж напомнил мне ваши слова из письма, — взяла я Бонапарта под руку. — «Мы рождаемся, живем и умираем в мире, который необычайно прекрасен».

— Не помню, чтобы писал такое, — поморщился Бонапарт, сворачивая к лестнице у цветочных клумб.

Пахло оттаявшей и готовой снова плодоносить землей. Бонапарт смахнул сор с каменной скамьи, мы сели. Охваченная нежностью и печалью, я положила голову ему на плечо. Сезон пробуждения жизни, но я оставалась бесплодна, несмотря на всю его любовь и мои молитвы.

— По-моему, на открытом воздухе лучше думается, — сказал Бонапарт, чей профиль в свете луны мог соперничать с римским бюстом. — Видите хибарки рядом с лодками? Разве можно в них жить? Каждый гражданин должен иметь достойное жилище и чистую воду. Я думаю ввести систему каналов водоснабжения. И нужно больше больниц, чтобы приходилось не больше одного пациента на койку. Кроме того, надо строить мосты через реку — красивые и прочные. Вообразите, любовь моя, я намерен сделать Париж самым прекрасным городом всех времен.