Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

И тут я увидела женщину в белом, стоящую у гардероба.

Меня положили на холодный пол, под голову подсунули шаль. Мими обмахивала меня, поднимая пыль. Я закашлялась, силясь подняться. Все стояли вокруг с озабоченными лицами.

— Все в порядке, — уверяла я.

— Вы переволновались, — сказал Бонапарт, потянув меня за руку.

— Я займусь ею, генерал, — пообещала Мими, просовывая руку мне под голову. Я оперлась на нее, в отличие от меня уверенно стоявшую на ногах.

— Ох, Мими, правда она страшна? — прошептала я.

Мужчины осматривали окна. Я положила руку себе на грудь, сдерживая дрожь. Было холодно. Казалось, этот холод возникает внутри меня самой, в моих костях. Мими нахмурилась:

— Кто?

— Та женщина, возле гардероба. — Я попыталась выровнять дыхание.

Она была мужеподобна, с крепко сжатыми зубами, короткой стрижкой, в белом платье с простыми длинными рукавами, на которое была небрежно накинута гофрированная пелерина.

— У двери гардероба. Как ты могла ее не заметить?

— Ох-ох, — сказала Мими и поморщилась.

И тогда мне вспомнилось, где я видела это лицо, эти упрямо сжатые губы. В студии Давида, на перьевом портрете королевы Марии-Антуанетты на пути к гильотине.

7 января

Слишком много дел, чтобы писать: работаю день и ночь — привожу дворец в жилое состояние. Сейчас десять часов утра, а я уже выбрала ткань для всех занавесей, встретилась с моим неистовым поваром насчет кухонной утвари (здесь все разворовано, до последней кастрюли). Встретилась с мадам Кампан по поводу официального протокола и персонала. Ее опыт фрейлины королевы делает ее сейчас незаменимой. Выяснилось множество нюансов, которые придется соблюдать. Только моему повару потребуется три помощника на кухне! Неудивительно, что у него случаются теперь истерические припадки.

Завтра займусь своим гардеробом.

Слышу, как где-то во дворце хихикает Баррас. Все мы тут потихоньку сходим с ума.

17 января

В полдень ко мне в гостиную пришел Бонапарт. Уселся и стал смотреть в огонь.

— Мюрат попросил руку Каролины.

— Да что вы? — Признаться, я испытала облегчение. С неделю тому назад я застала эту парочку возлежащей на диване.

— Мюрат — тринадцатый сын владельца таверны. Я не хочу такой родни. Уж лучше генерал Моро.

— Но, Бонапарт…

— Вероятно, разумнее всего было бы подождать. В недалеком будущем я смогу выдать ее замуж за человека королевских кровей, — улыбнулся он. — А что, это мысль!

— Мюрат храбр, — настаивала я. Сейчас в моде головорезы в павлиньих перьях. — Он верно служил вам в битве при Абукире и при Сен-Клу.

— Одной храбрости мало. Он не особенно умен, необразован, низкого происхождения…

— И все же он — прекрасная пара для Каролины.

Ждем, когда позовут ужинать.

— Уверена, что тебе нужен именно этот мужчина? — спросил Бонапарт у своей младшей сестры.

Каролина чинно сидела на диване, расправив юбки с гофрированными оборками из муслина.

— Я люблю его!

— Хорошо, но как брат я должен предостеречь тебя: когда он окажется голым, этакой здоровенной скотиной в человеческом обличье, да еще и в возбужденном состоянии, он не покажется тебе таким уж…

Каролина хихикала, полная восторга.

18 января

Дело сделано — брачный контракт подписан в присутствии всех находящихся в Париже Бонапартов: синьоры Летиции, пяти братьев, двух сестер и дяди Феша. А также крошечного «трио Богарне»: меня, Гортензии и Эжена.

Бедные братья едва сумели наскрести приданого на тридцать тысяч франков — на десять тысяч меньше, чем получили Элиза и Паулина, когда выходили замуж. Чтобы Каролине не было обидно, в последний момент Бонапарт добавил чудесное жемчужное ожерелье. Увидев подарок, я нахмурилась: ожерелье показалось мне знакомым. И неудивительно, ведь оно — мое собственное.

20 января

Переливающиеся всеми цветами радуги жемчуга, разложенные на черном атласе, отражали свет свечей.

— Никогда не видела жемчуга столь… — Столь чистого.

— В самом деле, мадам, это редчайший круглый розовый жемчуг. — Мсье Ламарк говорил, остальные благоговейно молчали. — Невозможно найти другие такой величины и совершенства. Сравните их с этими уродливыми жемчугами, мадам: они покрыты волдырями. Те напоминают картофелины. Взгляните на эти, в форме винных бочек. Тогда как эти… — Он подал мне увеличительное стекло и придвинул поближе фонарь. — Эти светятся.

Он доверительно понизил голос, будто сообщая мне нечто исключительное, передавая опасное знание.

— И переливаются. Внутри их будто сокрыта радуга. Это из-за исключительно толстого слоя перламутра. — Рассказывая, мсье Ламарк весьма эротично поводил бровями. — Они гипнотизируют. Говорят, перламутр обладает целебным действием, но это, честно говоря, лишь предположение. Заметьте, мадам: они не без изъянов, однако кому нужна совершенная жемчужина? Вы знаете, что королева Испании носит зеленый жемчуг?

Теперь он уже шептал.

— Ее ювелира следовало бы повесить. Но те жемчуга, мадам, что перед вами, — несомненно, самые красивые в мире. Их с гордостью могла бы носить даже королева. О, простите меня, — извинился он, доставая огромный носовой платок из кармана расшитого золотом камзола. — Прошу прощения. — Мсье Ламарк чихнул. — Впрочем, я увлекся… О чем это я? Ах да, цена… Пятьсот тысяч франков.

Я сглотнула — во рту вдруг стало сухо.

— Да? — Мсье Ламарк снял очки, протер их уголком носового платка и надел снова. — Я правильно услышал вас, мадам? Вы сказали «да»?

Что это на меня нашло, что я наделала?!

У меня дух захватило от собственной дерзости, я была потрясена собственной глупостью — голова кружилась от безрассудства! Такие деньги! Цена большого поместья за одно ожерелье. Я смотрела на него как завороженная. Как же я смогу расплатиться? Изыщу способ, ибо не в силах расстаться с этой красотой. Я надену его — и стану королевой. Боже всемилостивый!

21 января 1800 года

Сегодня вечером Бонапарт вручил мне толстую папку.

— Что мне с этим делать? — Я знала: передо мной — список имен французских аристократов, которым запрещено возвращаться в республику. Мы с Терезой годами добивались исключения из этого списка нескольких имен. Каждый успех был равен выигранному сражению.

— Решайте, какие имена вычеркнуть, — сказал Бонапарт, открывая свою потертую табакерку.

Я глядела на него, не веря своим ушам.

— Вы хотите, чтобы я занялась столь серьезным политическим вопросом? — Неужели мне представилась возможность судить, кто из этих людей виновен, а кто — нет, чья жизнь будет искалечена, а чья — нет?

— Если хотите, могу поручить это Дюроку.