Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

В Национальной ассамблее братья борются друг с другом за голову короля.

Богарне за, Богарне против… Если не один сын, так другой.

18 июля 1791 года, улица де Турнон, Париж

Дорогая!

Уже поздно, почти полночь, но чувствую необходимость написать тебе. Сегодня вечером Александр произнес в Якобинском клубе замечательную речь. Она так вдохновляет! Мы все были там и аплодировали ему — Мари, Мишель де Кюбьер, Фредерик. Даже княгиня Амалия пришла послушать, несмотря на свои роялистские позиции. Потом все отправились в кафе «Кавацца» в Пале-Рояль. Там Александр сообщил мне, что ты намерена переехать в Париж, чтобы дети могли получить образование.

Я в восторге от мысли, что буду иметь возможность чаще видеть тебя и детей, но мне кажется, тебе стоит знать, что сейчас представляет собой Париж. Мы вечно кидаемся из одной крайности в другую — как в мелочах, так и в делах великих. Только подумай: неделя началась с большого празднества и перенесения останков Вольтера в Пантеон, что выросло в целое шествие: еще одно театральное представление, блестяще поставленное художником Давидом (знакома ли ты с ним? Однажды он был у меня в салоне). Разумеется, я должна была принять участие в этом действе. Служба началась в масонской ложе Девяти Сестер, затем собравшиеся прошли через несколько триумфальных арок к месту, где прежде была Бастилия. Там гроб оставался до следующего утра.

Когда мы с Мишелем Кюбьером вернулись туда в понедельник утром, роз, мирта и лавров уже не было. Представители разных секций и клубов явились в тогах и красных шерстяных шапках (вроде тех ужасно колючих, которые нам приходится надевать на масонские собрания). Гроб поставили на колесницу, и упряжка белых лошадей повезла его к Пантеону. Я была вся в слезах.

В четверг люди вновь собирались возле Бастилии: на сей раз отмечали Праздник федерации. Мы сами туда не пошли (не патриотично, не спорю!), но вечером небо прямо расцвело фейрверками.

А вчера, будто в наказание за чрезвычайно приятное времяпрепровождение, разразился бунт на Марсовом поле. Начиналось все мирно. Мари была там с группой женщин, они собирались подписать петицию за учреждение Республики. Но потом под главной трибуной кто-то обнаружил двух мужчин, которых приняли за шпионов. Толпа пришла в ярость, и с ними быстро расправились. Лафайет вызвал Национальную гвардию, кто-то в толпе крикнул: «Огонь!» — и в результате — более пятидесяти погибших.

Слава богу, Мари невредима! За день я выпила целую бутылку настойки лауданума. [47] Опиумная настойка на спирту; в Викторианскую эпоху — универсальное лекарственное, успокоительное и снотворное средство. К тому же сейчас — неделя стирки, а две женщины, которых я наняла в помощницы, то и дело исчезали: то на праздник, то на демонстрацию, то на бунт. А теперь еще эти ужасные похороны…

Если, несмотря на мои предостережения, ты не передумала перевезти детей в этот град увеселений, то рекомендую тебе связаться с мадам Остен — креолкой, вдовой с тремя детьми (сейчас с ней живет только один, если не ошибаюсь). Мне сказали, что она недавно сняла дом на улице Сен-Доминик (неподалеку от отеля «Де Зальм») и ищет компаньонку, чтобы разделить расходы. Это хороший район; по крайней мере, соседские хулиганы не отрезают кошкам уши. Ты убедишься, что это добрая женщина, и не пожалеешь, что я направила тебя к ней.

26 июля 1791 года, улица Сен-Доминик, Париж

Дорогая мадам Богарне, Ваше письмо с приглашением было получено вчера. Беру на себя смелость передать через Вашу тетушку, мадам Фэнни Богарне, несколько строк по поводу привлекательных сторон моего нового жилища.

Дом большой и разделен на две квартиры. Комнаты для прислуги на третьем этаже. Мы с дочерью (двенадцати лет) занимаем первый этаж. Квартира на втором этаже невелика, но очень светлая. Есть обнесенный стеною сад. Непосредственно за нашим домом находится церковь Святого Фомы Аквинского.

Буду очень рада видеть Вас здесь в следующий вторник вечером, чтобы Вы могли осмотреть комнаты. Надеюсь иметь удовольствие приветствовать Вас и Вашу семью в качестве соседей, искренне Ваша мадам Остен.

Вторник, 2 августа, Фонтенбло

Как и было договорено, я посетила мадам Остен на улице Сен-Доминик, чтобы осмотреть квартиру. Дверь отворила служанка. Едва она хотела что-то сказать, как позади нее появилась огромная женщина в маске с металлической сеткой, какие надевают фехтовальщики, и с саблей в руке.

— Кто это? — спросила она, снимая маску. Голос у нее был приятный, грудной.

— Мадам Богарне. — Должна признаться, я поспешно протянула ей свою карточку. — Я полагаю, меня ждут.

— С какого вы острова? — воскликнула женщина, узнав мой акцент, и опустила саблю. — Нет, позвольте, я сама отгадаю: с Мартиники?

Это была мадам Остен — оказалось, что она из Сент-Люсии. Выяснилось даже, что ее родители знали моего отца! Показав мне комнаты, которые очень хороши и светлы, она пригласила меня в гостиную на первом этаже, чтобы угостить имбирными конфетами и стаканчиком пунша. Мы проговорили несколько часов.

Зовут ее Эми. Несмотря на дородность, у нее изящные, даже изысканные манеры и язвительное остроумие. Ей тридцать, она всего на два года старше меня; вдова, но прекрасно управляется с тремя детьми и ни от кого не зависит. Ее сыновьям пятнадцать и шестнадцать лет (служат кадетами), а дочери Люси — двенадцать, она пока дома. Чувствую с Эми настоящее родство душ.

1 сентября, Париж

Я без сил: мы наконец-то переехали. Наняла горничную, Агат Рибль, кроткое создание, заикается. Я уверяю, что бояться ей нечего, но она только сильнее трясется — уже разбила три стакана.

14 сентября

Сегодня в Ассамблее король дал клятву верности конституции. Весь день трещали петарды. Революция окончена!

Александр приехал к нам на улицу Сен-Доминик праздновать. У дверей я приняла у него плащ и шляпу.

— Поздравляю, — сказала я, обнимая его. Он раскраснелся, от него пахло бренди. Не сомневаюсь, что в Якобинском клубе провозгласили немало тостов. — Вы выиграли!

Александр засмеялся.

— Мы все выиграли.

Сверху, прыгая через две ступеньки, скатился Эжен, а вслед за ним — и Гортензия.

— Что выиграли? — спросила она.

— Конституцию, — ответил Эжен.

— Вам следует гордиться достигнутым, — сказала я, когда мы оказались в гостиной на втором этаже. Я знала, каких неимоверных трудов потребовало написание конституции, давшей Франции лучшее от двух миров: республику с монархом. — Какое вы, наверное, теперь испытываете облегчение!

— Посмотрим, сможет ли король смириться с нею… — Александр набил и раскурил трубку. — Ему будет нелегко делиться властью. Ведь его воспитывали повелевать подданными, а не быть им чем-то обязанным.