Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

Эми посмотрела на нее с отвращением.

— Народ в панике, все до последнего. — Она неохотно встала и подошла к письменному столу.

— А что, другие слуги уже сбежали? — спросила я.

Горничная в сердцах выругалась.

— Австрийцы идут на Париж, и наш дорогой король собирается открыть этим мясникам ворота пошире. Я… я здесь не останусь!

Эми предложила горничной бумажные купюры, но та настояла на том, чтобы ей заплатили звонкой монетой.

— Еще одна, — вздохнула Эми, когда дверь за горничной захлопнулась. — Давайте достанем бренди, что ли…

21 июня

Сегодня утром меня разбудила Агат и с волнением стала рассказывать:

— Ночью такое было! — Горничная подала мне чашку горячего шоколада. — Во дворец ворвались!

— Кто?

— Народ ворвался, весь дворец заняли. — Она уже не заикалась.

— Агат, объясни, пожалуйста…

Мало-помалу мне удалось понять, что к чему. Вчерашние празднества закончились насилием. Толпа народу ворвалась во дворец, требуя, чтобы король направил войска для защиты Парижа от австрийцев.

— Королева не пострадала? — спросила я. — А дети?

Агат посмотрела на меня с подозрением. Я поняла свою ошибку: не следует при слугах обнаруживать симпатий к королевской семье, и особенно — к королеве.

28 июня

Агат твердит, что королева задумала сжечь здание Ассамблеи вместе с находящимися в нем депутатами и что в подвалах женских монастырей хранятся мушкеты и порох. Гортензия больше не хочет есть хлеб.

— Я не хочу умереть, — повторяет она: по словам Агат, священники задумали погубить всех, отравив хлеб.

— Это тебе мадемуазель Агат сказала?

Гортензия уставилась на меня в ужасе:

— Мама, Агат теперь гражданка, а не мадемуазель.

Моя дочь — революционерка. Теперь она отказывается беседовать за едой. Из патриотизма.

Понедельник, 2 июля

Ходили с Эми в итальянскую оперу смотреть «Непредвиденные события» с мадам Дюгазон в роли субретки. Княгиня Амалия предложила нам свою ложу.

— Там будет королева, — сказала Эми.

— Не думала, что королева теперь бывает в театре, — сказала я.

Она еще несколько месяцев назад отказалась от всех своих лож, лишив таким образом народ одного из поводов упрекать себя.

— Ее вынудили появиться в театре.

Наша ложа располагалась прямо напротив королевской. Появление ее величества публика встретила аплодисментами. С королевой были дети: дофин, красивый мальчик около семи лет в военном мундире, и дочь, молодая дама, а также сестра королевы, мадам Элизабет, и еще одна женщина, — вероятно, гувернантка детей.

Во время спектакля я рассматривала лицо королевы. Трудно было поверить, что ей лишь за тридцать, она кажется гораздо старше. Дофин, очаровательный ребенок, сидел у нее на коленях, и королева то и дело целовала его в макушку, а он все смотрел ей в лицо. Похоже, его сбивали с толку ее слезы.

В третьем акте субретка и лакей пели дуэтом. Тогда мадам Дюгазон воскликнула, глядя прямо на королеву:

— Ah! Cotte j’aime ta maitresse! [49] «О, как люблю я мою госпожу!» (фр.).

Тут трое мужчин в панталонах выскочили на сцену и стали угрожать певице. Стража поспешно увела особ королевской семьи из театра. Продолжать после этого спектакль было, конечно, невозможно.

Четверг, 19 июля

Австрийцы перерезали дороги, по которым в Париж подвозили провиант, и мы остались совершенно безо всего. Теперь мы уже не шепчем друг другу сплетни, а просто советуемся, где можно раздобыть зерно (знающие молчат). Каждый день там и сям бунтуют из-за отсутствия продовольствия.

Сантер, командующий Национальной гвардией, предложил всем избавиться от кошек и собак, поскольку то, что они едят, лучше отдать людям.

— А как же «благословенный» хлеб? — запальчиво интересуется Агат. Каждое воскресенье священники благословляют тысячи буханок хлеба, которые остаются несъеденными. — А мука, которой пудрят парики? Как с нею быть?

Моя застенчивая служанка растеряла всю застенчивость.

10 августа

Прошедшей ночью народ запрудил улицы. Утром детей из школ отправили по домам. Затем вечером, часов примерно в девять — как раз когда Фредерик, княгиня Амалия, Эми и я собирались вместе поужинать, — в церквях зазвонили колокола.

Фредерик хотел пойти посмотреть, что происходит. Мы пробовали его отговорить, но тщетно. Тогда Эми предложила ему свою саблю.

— Нет, с ней я буду выглядеть слишком аристократично, — сказал Фредерик, беря вместо сабли нож для разделки мяса.

Вернулся он почти в два часа ночи. По-прежнему звонили колокола. Фредерик слышал, что на рассвете у дворца будет демонстрация.

— Еще одна? — спросила я.

— Кто ее собирает? — спросила княгиня.

— Коммуна. — Щеки Фредерика порозовели — на улице перед домом, где квартировали солдаты, выставили бочонки с вином.

— С какими требованиями? — Я страшно боюсь Коммуны. [50] Коммуна была органом парижского самоуправления. Конфликты возникали, поскольку радикальное городское правительство (избранное горожанами) считало, что консервативное национальное правительство (избранное сельскими жителями) не принимает достаточных мер для защиты Парижа.

— Арестовать короля.

Арестовать короля?

Я села. Я не могла понять. Как это вообще возможно? Ведь король и есть закон.

На рассвете снова зазвонили колокола. Я подошла к окну и раздвинула занавеси. По улице шла группа оборванцев, двое вооружены пиками. Один — в синей блузе марсельских портовых рабочих, — увидев меня в окне, закричал:

— Смерть аристократам!

Я спряталась за занавески, чтобы он меня не видел. Издалека послышался мушкетный выстрел, потом пушка выстрелила картечью.

Где-то началась стычка.

В тот же день, позже

Власть перешла Коммуне. Сотни убитых, сотни арестованных.

— Надо выбираться отсюда, — шепнула я Эми. — По крайней мере, увезти детей.

Но как выбираться? Кому можно довериться?

— Говорят, возле аллеи Инвалидов, рядом с бульваром, стена низкая. Может быть, там ее удастся перелезть.

— Лезть через стену? — Нам придется бежать в темноте по полям? Эжен и Люси, может, и смогут, но Гортензия…

Все-таки слишком опасно. Поэтому мы остаемся. Готовимся к худшему.

Понедельник, 13 августа 1792 года

Я стояла на балконе, когда во двор въехала карета, запряженная четверкой лошадей. Лакей помог выйти из нее пожилой женщине. Я не могла рассмотреть ее лица, оно было закрыто капюшоном.

Вскоре Агат принесла мне надушенную лавандой визитную карточку графини де Монморен.

— Что ей надо? — поражалась я, развязывая утренний чепец и берясь за парик.

Увидев меня, графиня протянула ко мне дрожащие руки.