Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

13 мая

Сегодня в тюрьму доставили двух новеньких: английскую даму мадам Эллиот (любовницу герцога Орлеанского и, как утверждает Эми, английскую шпионку) и генерала Лазара Гоша — героя революции. Могу понять, за что арестовали мадам Эллиот, но генерала Гоша?.. Бывший конюх, он проявил блестящий полководческий дар на поле сражения. Все якобинцы пели ему хвалы.

— Когда не выигрываешь сражений… — Генерал сделал хорошо знакомый всем нам жест: быстрое движение кистью поперек горла.

Он чрезвычайно миловидный молодой человек — худощавый, высокий, с густыми черными волосами и правильными чертами лица. При виде него женщины падают в обморок. Чтобы попасть к себе, он должен проходить через нашу спальню.

Сегодня вечером, когда я вслух читала газету, Эми сделала вид, будто падает в обморок. Я оторвалась от чтения и подняла глаза. На лестничной площадке стоял генерал Гош, глядя на меня сверху вниз. Шрам от удара сабли придает его лицу насмешливое выражение.

14 мая

Вечером, проходя через нашу спальню, Лазар Гош посмотрел на меня и приглашающе кивнул головой.

Я посмотрела на мадам Эллиот.

— Зайдете с визитом? — спросила она по-английски, улыбнулась и с притворной скромностью отвернулась.

Я призвала все свое мужество, чтобы подняться на ноги. Щеки у меня горели. Я быстро поднялась по каменной лестнице.

Наверху узкий коридор вел к двери, запертой на засов. Лазар Гош распахнул ее.

Его вытянутая келья была мала, с маленьким окошком под потолком.

— Моя темница, — сказал генерал, зажигая свечу. Растянул покрывало на соломенном тюфяке. На доске стояла бутылка виски.

— У вас отдельная комната, — заметила я.

— Генералам дозволяются определенные привилегии, даже в тюрьме.

— Даже и в том, как умереть…

Зачем я это сказала?

Он взял из деревянного ящика металлическую походную чашку, плеснул в нее из бутылки и предложил мне.

— Вы позволите называть вас Розой? — спросил он.

Я отпила и закашлялась. Жидкость обожгла мне горло.

— Я старше вас, — напряглась я. Какая глупость! Я вдруг задумалась: сколько ему вообще лет? Двадцать четыре, двадцать пять? Что он успел повидать в жизни, этот мальчишка? А я? Мне казалось, что я стара как мир.

Он допил из чашки и поставил ее на доску.

— Я бы хотел, чтобы вы остались.

Я не отвечала. Он подошел ко мне уверенно и спокойно, как к лошади, которая может шарахнуться в сторону. Кожа у него грубая, но его прикосновение нежно.

Без даты

Каждую ночь кого-то из нас вызывают. Мы обнимаемся, будто в последний раз. Это и есть последний. Раскладываю карты. Они говорят: это — рай, а это — ад. Все едино…

16 мая

Я стала животным, ведущим ночной образ жизни. Днем сплю. Не ем, исхудала, льну к любимому, исчезаю в звездах, проползающих в оконце за металлической решеткой.

Лазар, обними меня!

Ибо я умираю.

17 мая

Вечером пошла к нему. Дверь была открыта; одеяло и подушка, завязанные в узел, брошены на пол.

К двери подошел гражданин Вироль.

— Можете зайти ко мне.

— Где Лазар?

— Среди избранных, — сказал, шепелявя, Вироль. Он был пьян.

— Разве Лазара вызывали? — Меня вырвало на каменный пол.

19 мая

Дельфина пожаловалась тюремщику: мой плач не дает ей уснуть. Герцогиня Жан-Виктуар д’Эгильон предложила мне перебраться в ее келью. Теперь там освободилось место, гамак из кожаных ремней. Имя ее соседки было названо в числе прочих.

— Гамак?

— Чтобы крысы не беспокоили, — объяснила Жан-Виктуар.

17 июля

Вечером объявили, что будут названы пятьдесят имен.

Пятьдесят!

Возможно ли? Пятьдесят из нас должны умереть?

Стали осмысливать.

Умрем все.

18 июля

Двое молодых людей, братья из Нормандии, были названы первыми.

Взявшись за руки, они прыгнули в лестничный колодец навстречу смерти.

Еще два имени добавилось к списку.

21 июля

Морис Гиго,

Люиза Дюссо,

Арман-Тома Пари,

Александр Богарне.

Небо темнеет, небеса разверзлись. Бездомная кошка трясется, ищет защиты под скамьей.

Меня одолевает сонливость. Лежу в качающемся гамаке, напеваю себе под нос песенку юности. Пахнет морем.

23 июля

Александра увезли в Консьержери на суд. На пальце Дельфины — его талисман, камень, подаренный ему мною. Это уже не имеет значения.

24 июля

Я заболела. После ужина Жан-Виктуар принесла мне еды и немного вина. Новостей не было, сказала она.

— Суд над ним отложили. — Она отвернулась к окну.

Без даты

Пики — козыри. Смерть. Я засунула ее под подушку.

Верчусь с боку на бок, мысли смешиваются. Цветок превращается в кровь. Любовники прикасаются друг к другу — и тут жизнь. Вызывают по имени — и тут смерть.

Выхода нет.

Без даты

Поднимаюсь с гамака, меня трясет лихорадка.

Из-за лихорадки ощущаю действительность как кошка. Плыву по пустым залам на кошачьих лапах, чувствую сырой холод камня, соприкосновение кожи с воздухом. Вокруг меня вьются призраки, лаская.

— Я должна знать, — говорю я. — Скажите мне.

Они ведут меня к бумажке, спрятанной под камнем. Дают мне силу видеть. Он там, в списке мертвых, его имя Александр.

Без даты

Ко мне подходит Эми.

— Ты тоже мертвая? — спрашиваю я.

— Ты больна, — говорит она. — У тебя лихорадка, мысли мешаются.

— Слышу пение ангелов.

Она кладет голову мне на грудь.

— Твои слезы, друг мой, — мое помазание, — говорю я.

— Роза, назвали твое имя, — шепчет она. — Врач сообщил им, что ты слишком слаба, чтобы идти.

— Он сказал им, что я мертва?

Она кивает, кашляет.

— Он объяснил им, что скоро тебя не станет.

— Так лучше. — Так лучше, чем на глазах у черни. — Ангелы поют на разные голоса.

Я тянусь рукой под подушку и сую ей в руку прядь волос.

— Для детей?

Я киваю. Не смею произнести их имена. Ведь смерть совсем рядом. Нельзя, чтобы она услышала.

— И карты тоже?

Туз пик.

— Нет! — Я забираю колоду.

Ее холодная ладонь ложится на мою руку.

— Роза, не слушай ангелов…

Я чувствую дуновение ветра, стены начинают крошиться. Возле меня ведьма, ее длинные пальцы хватают меня за запястье. Я вскрикиваю, вырываюсь. Это та старуха предсказательница, ее черное лицо, ее седые волосы. Я знаю ее, знаю…

«Помни, что я сказала!» — говорит она.

28 июля

На рассвете к моему гамаку подошел тюремщик. Я стояла у окна и смотрела, как гамак снимают.

— Но где же будет спать гражданка Богарне? — спросила Жан-Виктуар.

— А ей гамак больше не потребуется, — засмеялся тюремщик.

Жан-Виктуар побледнела. После ухода тюремщика она разрыдалась.

— Не плачьте, — попросила я.

Но она в ответ заплакала еще сильнее.