Натан Полянский - Славен город Полоцк

Но на утро на рыночной площади, где обычно назначался сбор ополчения, вместо трех конных полусотен собралось не менее пятисот человек, преимущественно пеших. Многие были при оружии, другие имели в руках дубинки, секиры, молотки, цепы, коромысла — что попалось. Немало было и людей с пустыми руками — старых ремесленников, уважаемых купцов, рыбаков, свободных смердов. Но все лица выражали одну и ту же непонятную Якуну решимость. А ополченцы не торопились выделиться из этой толпы, разбиться на полусотни и десятки.

— Пошто самовольно явились? — обратился Якун к ближайшей группе гражан. — Иным разом силой вас не затащишь.

— И незван гость дорог, — дерзко отозвался один старый кузнец. — Собирай, боярин, вече. Вот и поп идет, благословит.

Вече? Да, только тут Якуну бросилось в глаза, что собрались все главы семейств — ни одного подростка, ни одной женщины. Зато тут были литвины, летгола, чюдь — представители всех племен, проживавших в городе. Да, это сборище имело право вече.

— А бояре?.. Ни одного же нет! — с радостью нашел Якун возможность отклонить неожиданное требование гражан. — Да и ради чего вече собирать?.. А князю ведомо про то? Пойду князю доложу.

Но толпа сомкнулась вокруг него.

— Сами доложим, как решим, — произнес кто-то. — На Глеба желаем идти.

— На Глеба князь повелел три полусотни послать. Кто зван — оставайся, остальные уходите.

— На Глеба веди нас, на Дрютеск! — раздались требовательные голоса. — Что твои полусотни! Пора с волка шкуру спускать.

Боярин опешил. Идти на Глеба сейчас, пока его не обложили войска прочих русских князей, было совершенно безрассудно.

— Да вы что?.. Да вы кто? — начал он громко тем привычным голосом, который гнул людей к земле. — Уже и князь наш тут не голова, вам доверил думать за себя? А указ его забыли — без его или моего дозволения оружно на улицу не выходить?..

И вдруг Якун осекся. По каким-то неуловимым приметам он понял, что его теперь не боятся. А где нет страха, нет и подчинения.

— Продолжай, боярин, вразумляй нас, неразумных, — насмешливо крикнул молодой рыбак, стоявший неподалеку. — Невдомек нам, почему серую породу щадить.

И снова раздалось из глубины этого, вдруг ставшего страшным, сборища:

— Будь воеводой, боярин... пока иного не выбрали.

Угроза содержалась даже не в этом голосе, звучавшем скорее добродушно, а в тех улыбках, которые неожиданно мелькнули на многих лицах — улыбках насмешливых и неуважительных. Боярин почувствовал себя пленником этой простой чади. Ни приказывать, ни спорить, ни убеждать он больше не мог. Надо ответить так, чтобы их успокоить. И время выгадать также надо. И он говорит:

— На Глеба пойдем все... А где припас? Оружие где? Посмеется Глеб над вашими цепами. Или лишняя голова у каждого из вас есть?

На высоком берегу Друти, недалеко от города Дрютеска, дубовый тын ограждает обширный двор. Его центральная площадь утоптана до блеска, притрушена кое-где соломой и сеном. Ни одной лавки либо навеса нет на площади, хотя она, несомненно, торговая, для живности, — судя по рядам часто вбитых в землю колышков с кольцами и обрывками веревок на них.

Вокруг площади возвышаются крыши складов-землянок. В таких землянках, а скорее — ямах, если обвесить стены полками, можно хранить и шкуры, и смолу, и кузнечные изделия. А если еще обшить пол и стены досками да сделать тягу против сырости, тут можно держать и зерно в бочках.

Но ямы не обшиты досками, пол не выложен даже хворостом. Совсем особый товар хранится здесь, не боящийся ни сырости, ни плесени, ни холода, ни ветра, — юноши и девушки, схваченные на землях полян, в лесных селениях смольнян, в урочищах вокруг Искоростеня, всюду, куда удавалось пробиться силой или проникнуть хитростью; смолокуры и дровосеки, ремесленники и рыбаки, которых разбойники настигли в лесу, на реках, на безлюдных дорогах.

Четыре раза в году съезжались сюда купцы за «товаром». Тогда с готовностью распахивались единственные ворота дворища, усиливались караулы вдоль стен и на дозорных башнях, а из ям выводились отощавшие и полуослепшие пленные, привязывались к колышкам. Гости медленно шли вдоль рядов, щупали мышцы рабов, били их в грудь, смотрели в рот, приценивались. Оставшихся после распродажи пленных уводили обратно в ямы. Большинство охранников рассылалось по окрестным землям за новой добычей, над лагерем снова смыкалась тишина, прерываемая лишь стуком лопат за крепостной оградой, где находилось кладбище.

Однажды перед вечером, когда на кладбище группа пленных под присмотром нескольких лучников засыпала свежую братскую могилу, среди могильных холмов появилось двое нищих. Старик шел неестественно прямо, запрокинув голову и выставив белую бороду, опираясь рукой о палку, а вторую подав поводырю-калеке. Этому было едва ли более четырнадцати лет. Его левая нога не разгибалась, застыла в полусогнутом положении, и потому он передвигался короткими неуклюжими прыжками.

Никто не заметил, откуда пришли убогие, как попали на это мертвое поле, со всех свободных сторон окруженное нехоженым лесом. Дед был тощ, одет в такие же отрепья, как все, кто кончал тут свою жизнь. Лицо мальчика темно, как земля. Уж не встали ли они из этих безвестных могил? Они медленно приближались, спотыкаясь, обходя кусты и холмики.

Лучники забеспокоились. Вот и пленные, воткнув лопаты в землю, принялись креститься, со страхом вглядываясь в подходившую пару.

— Затихли чего, люди? Чего испугались? — спросил слепец, останавливаясь. Он сбросил с плеч свою полную суму для подаяния, с глухим тяжелым стуком она упала на землю. — Кто тут старший?

— Я, ну, — ответил один из лучников с совсем юным лицом. Челюсть у него прыгала, голос дрожал. Он не мог оторвать глаз от лица слепца и чем дольше глядел, тем больше проникался суеверным страхом.

— А что, много тут ныне небожчиков поховано? — спросил слепец. — А в томлении кто еще остался? Из Новгорода есть? Из полочан?

— Есть, ну. — Голос лучника совсем осекся, он попятился, разинув рот и выставив обе руки вперед. — Чур, чур меня, — шептал он скороговоркой.

— Меня не бойся, человек я. А совести своей страшись, — тихо сказал дед и перекрестился. — В годы минулые дозволено мне было входить в ваш двор, сказы людям сказывать. А как теперь? Жив еще Роман среди вас? Он знает...

— Жив Роман, — словно бы с облегчением отозвался лучник. — Вот идет.

Из калитки показался охранник с копьем и торопливым шагом направился к группе.

— Ты это, Кириан? — крикнул он еще издали. — А я уж думал — помер. Два года не было тебя.