Натан Полянский - Славен город Полоцк

— Много за эти годы людей в землю поклал? — спросил слепец, без улыбки встречая своего знакомого.

— Тем уж наказан господом. Сам знаешь — не по своей воле я тут.

— А грех на тебе, а не на пославшем тебя, — строго возразил дед. — Или забыл про Микифора-предателя, коего святой Илья копьем покарал? Ну, веди же меня к землякам, поглядеть на них хочу.

Суровый облик слепца, решительность его тона, а главное, его слова «поглядеть хочу» снова смутили суеверного лучника.

— Давно ты тут?.. Зовут как? — неожиданно обернулся к нему слепец и взял его за руку. — Не бойся меня, человек я, отец, чай, тебе.

Слепец держал руку юного лучника, и тот, словно жалуясь старшему, рассказывал: зовут Иваном, схвачен под Смоленском. Ради того, чтобы не быть проданным за море, обязан служить князю Глебу.

— Не князю, а Вельзевулу, — поправил слепец. — Того в раба не обратишь, чья душа рабства не приемлет... Ну, веди нас...

В землянке, куда привели убогих, содержалось около сотни мужчин. Все были пойманы недавно. Они еще не успели отощать, не потеряли надежды, были злы и задиристы. Потому эта яма охранялась тщательнее других: два часовых с секирами и пиками при входе, один — у единственного окошка да по одному приходилось на каждый из четырех рядов нар. Оно, пожалуй, и не так уж много на сотню крепких мужчин, да ременные путы на ногах позволяли тем делать лишь короткие шажки, а дабы не пытались пленные развязать свои путы, руки на спине у них были скручены ремнями.

Иоанн сам поднялся навстречу, едва только увидел слепца. Сдержанно приветствовал его, присматриваясь к поводырю, узнавая и не узнавая его.

— Где место твое? — улучив минуту, тихо спросил дед.

— Наверху, в самой середине.

— На ночь на низ переходи, на край в глубине.

— Нельзя, то место для битых.

— Стань и ты битым.

Было время кормления. К небольшому столу сбоку от входа каждый охранник приводил одного пленного из своего ряда, развязывал ему руки и стоял за спиной, пока тот черпал деревянной ложкой из общей миски овсяное хлебово. Поевшим снова связывали руки, их место у стола занимали другие.

— Не густо сегодня наварено, — произнес Иоанн, помешав ложкой в миске.

— На твою утробу еще не народило, — отозвался его охранник. — Вот дождик пойдет, жабки подрастут да в котел к нам прыгать начнут...

— Да тебя ими угостим, — подхватил Иоанн и плеснул охраннику в лицо ложку варева.

Два охранника свалили Иоанна, оттащили в сторону, стали его избивать.

Не впервой тут случалось, что тихий пленник нежданно впадал в буйство. Выходке Иоанна никто не удивился. Пока его избивали, вязали, волокли в глубину землянки, мальчик-поводырь не спускал с него испуганных глаз. Может, крикнул бы что-нибудь негодующее этим охранникам, да лежала на его плече рука деда и словно напоминала: «Молчи... держись!..»

И поводырь нашел силы ничем не выдать себя.

Через час все пленные лежали на нарах, охранники сидели на своих местах да в дальнем конце нижнего яруса нар, на месте для битых, стонал избитый Иоанн.

Слепец слегка тронул струны своих гуслей.

— Начинай, — кивнул ему старший охранник.

Дед резко рванул струны, они родили высокий, испуганный звук, похожий на вопль мирного лесного зверька, настигнутого хищником. И пленные, и охранники вздрогнули, поежились. Неожиданно громко, перекрыв плач своих гуслей, старик запел:

Старик умолк, а гусли еще долго звучали, будто сами продолжали то, рассказать о чем не хватило мужества деду. Наконец и они умолкли. Тогда снова запел-заговорил дед. О том, что не устоял разбойник перед богатырем народным Ильей. И с той поры где ни живет русский человек, там и Илья сыщется, где с недругами ни бьется — там и Илья скажется... Где беда настигла, там и ищи Илью, хорошо осмотрись — и увидишь его... А не увидишь — сам Ильей становись... А Соловей-разбойник кто же? Бывает и он русского племени. Так на род его не гляди.

Снова тронул дед струны. Они отозвались тихим, спокойным гудением. Одна, потом другая, снова первая и снова вторая. Казалось, где-то недалеко разговаривают люди, лишь слов не разобрать. Повел дед новый сказ, сказ об отважном пахаре Алфее и его брате кузнеце Ондрее. Лукавством полонил их князь, заставил быть лучниками при рабах. Они же князя перехитрили, многих его слуг побили, ушли сами да и рабов на волю увели.

Многие в землянке — и невольники, и тюремщики — задумались над бесхитростной повестью-песней.

— А про Алфея я не так слышал, — задумчиво произнес один из слушателей. — Он князя недоброго казнил и Владимиру святому свой меч подарил. С той поры никто Владимира одолеть не мог. Ищут ныне князья тот меч, да неизвестно, куда девался.

— Много славного Алфей сделал для людей, — ответил дед, не желая признаваться, что свою песню об этом древнем герое он теперь сочинил на потребу нынешнему дню. — А князь, утративши всю челядь, — продолжал он песенным слогом, — с горя воем завыл да и волком обернулся. По лесам бродит, людей пугливых страшит, а смелых трогать боится — не забыл, знать, науки молодецкой.

— И как имя князя? — спросил один из пленных.

— Глебом же зовут, — отозвался другой. Многие рассмеялись. Иные стали призывать проклятия на голову Глеба. Охранники молчали. Песня деда заставила и их задуматься. Пленные почувствовали себя словно чуточку сильнее, чуточку свободнее.

В следующую землянку певца повел охранник Иван. Дедов поводырь ослабел и не мог больше ходить. Он остался ждать его тут, улегся в узком проходе между нарами и, чтобы не мешать никому, выбрал место в тупике, где над головой тяжело ворочался побитый Иоанн. Сумку с подаянием поводырь положил под голову.

Наступила ночь.

— Это ты, Феврония? — шепнул Иоанн, едва убедился, что кругом все спят, а охранники у дверей тоже, видимо, дремлют.

— Я. — Прильнув к самому уху Иоанна, Феврония говорила: — Ножей мы в суме принесли, путы ваши резать. Раздать их надо во все землянки... Завтра будет сюда войско...

Каждый нож был тщательно обернут пучком соломы. Женщина быстро набила ими карманы Иоанна.

Вскоре Иоанн слез с нар, шатаясь, пошел к выходу. Охранник последовал за ним во двор. Вскоре они вернулись. Снова Феврония наполнила карманы Иоанна ножами, и спустя немного времени он опять беспокоил охранника.

— Что на тебя напало! — бранился охранник.

— Известно... От хорошего харчу да княжеской ласки.