Натан Полянский - Славен город Полоцк

— То были мои мысли, князь, а теперь я докладываю тебе план Альберта, — выдержав взгляд Всеслава, отвечал Ратибор. — Мир лучше ссоры. Так мы оба думаем.

— Вы оба! — с горечью воскликнул князь. На мгновение он представил себе Ратибора и Альберта рядом. Но Альберта князь ни разу не видел, не знал, каков он собой. Два одинаково жирных существа рисовало ему воображение. Кажется, это была даже одна туша с двумя боярскими лицами, и одно из них говорило по-немецки, а другое переводило по-русски: «Дай нам, княже, поживиться!» — Да, с немчиной ты теперь заодно, — продолжал Всеслав. — Какой это мир, если надо истребить тысячи людей!

— Что внутри княжества творится, до того никому дела нет, — упрямо отвечал Ратибор. — А епископ согласен крест целовать, что едва последнего язычника изведем, уйдет он из края этого насовсем.

— А и глуп ты, — не удержался обычно вежливый Всеслав. — Последнего язычника немец оставит — вот и причина не уходить...

В безлунную августовскую ночь на пологом берегу Двины верстах в двадцати от Риги из плоскодонных лодей выгружалось войско князя Всеслава: шесть сотен лучников, две сотни мечников да столько же копьеносцев. Сюда же лесными дорогами сошлись пять полусотен верховых и около сотни двуконных повозок с припасом.

Ратибора князь оставил наместником в Полоцке, поручив слать войску при надобности припас и пополнение.

Командовал выгрузкой княжич Владимир. В сопровождении Феодора он шел от лодьи к лодье, окликая десяцких. По его возбужденному голосу, по широкому шагу, по тому, как он помахивал шлемом, который снял с головы вместе с суконным подшлемником, Феодор понимал, что княжич счастлив.

Утром к войску прибыл князь Всеслав. Накануне он повел большой отряд на Икскуль, и тут выяснилось, что война не была для немцев неожиданностью. Дорога к Икскулю, оказалась перекрытой завалами, а в одной горловине между крутобокими холмами путь отряду преградил свежевыкопанный ров. Замковые стены были обновлены, хотя за неделю перед тем разведчики доносили, что стены старые, рвы полузасыпанные. В крепости оказалось много смолы и камнеметательных машин, взять ее с наскоку нечего было и думать.

— Идти надо ночью, — предложил Владимир. — Не увидят немцы, куда смолу лить и камни бросать.

— Немцы не увидят, а ты увидишь, кого рубить? — отклонил князь его совет. — Где слыхал, чтобы ночью воевали?

Прибыл связной из отряда, посланного к Гольму, сообщил, что немцы успели укрепить замок, ворваться в него не удалось.

Вернулся конный десяток из-под Риги, куда был послан на разведку, вернулся почти без коней: немцы спрятали в траве перед крепостью доски с острыми гвоздями. Лошади покалечились, пришлось их оставить. Стало также известно, что с немцами в крепости сидит летгола.

Это была черная весть. Уже раньше князю доносили, что немцы задабривают вождей леттских племен. А поселений леттов много к югу от Двины. Жди новых бед.

Огорченный многочисленными неудачами, опасаясь гнева полочан, Всеслав растерялся. Не лежала у него душа к этой войне, почти всю жизнь обходился без войн, не надо было и теперь затевать.

— Каково ныне думаешь — правильно воевать пошли? — спросил он Владимира, когда понял, что никакого успеха в войне не дождаться.

В вечерних сумерках они сидели втроем у костра, в дыму которого коптилась кабанья нога. Жердиной подталкивая головни к центру, чтобы ярче горело, Владимир молчал.

Шумный стан раскинулся вокруг. Но все его звуки: чьи-то грустные воспоминания о погибшем товарище, разговоры вполголоса, оборвавшаяся тягучая песня, тюканье топоров, треск уминаемого валежника — все эти звуки казались Владимиру ненастоящими, словно во сне. А настоящее, живое было в нем самом, едкое, как этот дым, тоскливое, как плач о покойнике. Но Владимир никак не мог понять свое чувство, назвать его.

— Что молчишь, княжич?

Владимир очнулся, вскинул голову, ждал, чтобы отец повторил вопрос. И неожиданно понял, чего не хватает стану: бодрости, веры в удачу. Неужели он, Владимир, виновник этой горечи, незримо присутствующей в каждом звуке и шорохе лагеря?

Вчера, и позавчера, и все дни, предшествовавшие походу, и на протяжении недель колебаний князя Феодор уговаривал Владимира, а Владимир Всеслава: «Нельзя спускать немцам, обнаглеют — пойдут и на самый Полоцк, и дальше». Владимир хорошо запомнил эти слова своего наставника. Но почему же все идет не так, как мнилось?

— Неправильно, князь, пошли, — вместо Владимира отозвался Феодор и поднялся: разговаривать с князем даже в такой обстановке полагалось стоя.

— И верно!.. Хорошо, что хоть поздно, да поняли.

Но Феодор продолжал:

— То неправильно, что припасу мало наготовили, а теперь вот не шлют из города. Еще то неправильно, что пошли сами, не сговорившись наперед с прочими русскими князьями. И время плохо выбрали. И разведчиков плохих послали.

— Станешь воеводой — по-иному сделаешь, — недовольно оборвал его князь. — Пора домой возвращаться.

— Как возвращаться! — вырвалось у Феодора. — А немцы по пятам пойдут, и не только в Полоцк, а и на Новгород полезут, на Смоленск, на всю Русь замахнутся.

— Больно ты боязлив, — презрительно сказал Всеслав. — Не нужен Альберту наш Полоцк, а с побережья нам уж его, видно, не согнать.

— Так кто же боязлив — он или ты, князь? — подал наконец голос и Владимир, не замечая непочтительности своих слов. — Ты или мы? — повторил он, давая понять, что он с Феодором заодно.

Князь поднялся с войлока, на котором сидел. Вскочил и Владимир, спохватившись, что оскорбил отца, да еще в присутствии постороннего. Он склонил голову перед хмурым отцом, опустился на колени. Не для того, однако, чтобы просить прощения за дерзкие слова. Он сказал:

— Дозволь, княже, рассчитаться с немчиной за Кукейнос, за князя Вячко, и за людей его ратных, и за старшин ливонских. А уйдем — полезут немцы на Полоцк и на Смоленск и на всю Русь замахнутся.

Незаметно для себя Владимир заговорил словами своего наставника. Эти были мудрые слова дальновидного человека, и отныне они стали его собственными мыслями.

— Будешь князем, по-своему сделаешь, — недовольно возразил Всеслав. — А ныне слушайся меня. Утром начнем собираться.

Он круто повернулся, направился к своему шатру, белевшему среди деревьев.

К Владимиру подскочил Феодор, подал ему руку. Владимир поднялся. Только минуту длилась его растерянность. Нет-нет, князь неправ. Князь не видел, как убивали доброго и услужливого Вячко. Князь не слышал воплей заживо сжигаемых людей. Князь не видел голову Ако на серебряном блюде. И князь не заглядывал в желто- зеленоватые глаза хищной птицы с крестом на шее, именем Альберт. Но все это видел он, Владимир, и он не простит этого немцам.