Натан Полянский - Славен город Полоцк

— Так научись!.. Ты сумеешь... Сделай князю добрый меч.

— Боги не велят, потому что мечи убивают людей. Мой родитель видел однажды, как меч в руках князя снес подряд три головы, и он запретил мне делать мечи.

— Князь все равно заставит тебя, — с печалью покачала Рогнеда головой.

Еще несколько раз приходила Рогнеда. Она приносила рабу угощения, заговаривала с ним. Но охотнее всего девушка любовалась его искусством. И он в ее присутствии работал особенно старательно. И еще какое-то незнакомое прежде чувство пробуждалось в нем. Алфей не мог бы ни рассказать о нем, ни дать ему имя, ибо и слова нужного не ведал. Знал только, что будь он теперь на свободе и приведи к нему кто-нибудь в дом невесту, он отказался бы от нее.

— Так сделаешь князю меч? — спросила однажды Рогнеда.

— Может быть, — ответил он неопределенно и после короткой паузы добавил: — От одного старого человека я слышал, что в давние времена, еще когда предки наши были в облике зверей, боги захоронили железо в землю и сказали: «Это нашим наследникам — людям. Кто его не найдет, останется беден, но не будет ведать зла. Кто разыщет и правильно использует, тому много радости и долголетие дарим. А кто использует его неправильно, с тем придет на землю злоба и прольется много крови. И от такого мы отвернемся».

— Ты боишься богов и потому не делаешь меч для князя? — поняла девушка. — И ты не знаешь, как примирить богов с собою? Когда будешь делать меч, говори: «Это игрушка, я делаю ее для себя». А когда меч будет готов, скажешь: «Дарю игрушку моему князю».

Юноша подумал и ответил:

— Боги не велят дарить князю даже игрушку. Родитель учил меня: «Отберет князь зернышко — голоден будешь; веточку потребует — без дома останешься, а напиться попросит — всю кровь твою выпьет. Не давай князю ничего!»

— Нехороший у тебя родитель, — промолвила девушка и ушла.

Не успели вернуться княжеские гонцы, развозившие свитки со словами Рогнеды ее знатным женихам, как уже и ответ прибыл.

Тревожно затрубил боевой рог на дозорной башне, поскакали и побежали дружинники к воротам, запылали сухие плахи наружного тына, и чужие ярые голоса раздались одновременно со всех сторон. Караульный у рва вскрикнул и упал замертво, не успев поднять мост, по которому только что въехал в замок воз с сеном. А в сене были спрятаны недруги. Заржал конь, смертельно ужаленный стрелой, и по мощеной дороге на холм ворвались пришлые воины.

Выходи, князь, навстречу гостю незваному, волку быстроногому, зятю нежеланному, господину дочери твоей. Прежде чем разует Рогнеда его ногу, сам испробуй его руку, руку рабынича, княжьего сына.

Надел Рохвольд стальные шелом и нагрудник, опоясался мечом, вышел на площадь перед замком, где два его сына, братья Рогнеды, уже секлись с князем Владимиром и его слугами. А где же слуги Рохвольдовы? Где его оруженосцы, ловцы, стремянные, охранники, гонцы? Где его приближенные, все, кого он поит и кормит со своего стола? Кто пал, защищая мост и ворота, кто, раненый, стонал в пыли, кто не расслышал ни сигнала тревоги, ни звона сечи, а кто еще прилаживал свое оружие и никак не мог его приладить.

В кузню прибежала взволнованная Рогнеда, одетая, как в первый раз. Теперь Алфей знал, что украшения в ее волосах называются золотом, а сапожки шиты серебром, а застежка на ее платье дороже того и другого. И снова она казалась ему надменной и непонятной.

— Ты слышишь беду? На нас напали... Ах, где взять непобедимый меч? Я бы сама заступилась за князя, — выкрикивала она, и испуганный взгляд ее метался по всем углам и полкам кузницы. — Злой враг подкрался так неожиданно, так подло.

— Ты, должно быть, не ведаешь, как князь Рохвольд сам завоевал этот замок, — произнес юноша очень спокойно. — Спроси учителя-раба, он еще не забыл... Да, кое-что я приготовил на такой день.

Он отлучился в конюшню и вскоре вернулся со сверкающим новым мечом.

— Дай! — крикнула Рогнеда. — Нет, он слишком тяжел для меня. Ты неси его князю, может быть, пригодится.

— Разве это будет справедливо?

Справедливость — что это? Рогнеда знала, какие качества должно искать у рыцарей: храбрость, ловкость, смелость, знатность происхождения, верность своему гербу, снисходительное уважение к дамам, презрение к труду и к черным людям. Но справедливость? Она даже не понимала значения этого слова.

— Мой родитель говорил, — продолжал Алфей, — что ни князь, ни дети его не бывают справедливыми. А уж он насмотрелся на князей!

— Твой родитель раб, и сам ты раб! — гневно воскликнула Рогнеда. — Беги, я велю!

И Алфей с мечом в руках побежал на шум битвы. Рогнеда следовала за ним.

Давно не приходилось Рохвольду рубиться самому — всё слуги бились за него. Давно Рохвольд не глядел смерти в глаза — всё слуги умирали за него. И вот он вынужден собственной рукой отстаивать свое право жить в этом замке, собирать с населения дань, не подчиняться князю киевскому, быть господином своей дружины, своей дочери, своей жизни, наконец.

Возле ворот рубилась его дружина, теснимая противником, а здесь, рядом с князем, сражались лишь оба его сына. Личный противник Рохвольда, коварный Владимир, превосходил его увертливостью и быстротой. Он успевал отскочить, когда Рохвольд вкладывал в меч всю силу своего удара, и вновь наскакивал прежде, чем Рохвольд снова поднимал меч. Помочь чем-либо сыновьям князь не мог.

Сквозь шум крови, стучавшей в висках, Рохвольд расслышал проклятия старшего сына, а затем его предсмертное хрипение, но и мгновения свободного не имел, чтоб глянуть в его сторону. Вот и младший сын крикнул что-то отцу и со стоном рухнул.

Собрав воедино всю ненависть, отцовскую боль и жажду мести, Рохвольд приготовил противнику свой самый страшный удар. Но Володымер и на этот раз успел отразить его. Меч Рохвольда раскололся на куски, а меч Володымера отлетел далеко в сторону.

Рохвольд наконец смог оглянуться. Он увидел своих людей — рабов, свободных ремесленников, дворцовых слуг, данников-крестьян, случайно оказавшихся в замке. Сбившись тесной кучкой, они наблюдали за схваткой. Никаких признаков участия к себе князь не заметил. Одни глядели с тем безразличным любопытством, с каким сам он, бывало, созерцал драку петухов, грызню собак или схватку в клетке двух голодных крыс: не все ли равно, которая победит и сожрет другую? На других лицах князь видел ненависть к себе. Он, разумеется, не помышлял о помощи со стороны слуг и рабов. Несовместимо с честью рыцаря даже в такую тяжелую минуту прибегать к помощи презренных. Лучше смерть, чем позор. Но то, что эта челядь открыто ждала его гибели, придало князю новые силы — он должен победить ради того хотя бы, чтобы потом на каждой башенке ограды повесить по паре рабов.