Натан Полянский - Славен город Полоцк

И вот он увидел своего нового раба, юношу-кузнеца, мчавшеюся с новым мечом. Вот кто неожиданно оказался верным своему князю! Если твой меч счастливый, он и тебе принесет свободу. Беги же скорее, верный раб!

Алфей бежал сюда по приказу княжны. Но вот он поравнялся с толпой челядинов, каждый из которых — юноша знал это — ненавидел князя. И Алфею вспомнилось однажды сказанное родителем: «Человеку, который отнимает у других свободу, боги не велят давать меч».

И голос ушедшего заглушил голос княжны.

Алфей остановился. Он ждал советов этих людей, которые давно забыли свое племя и называли себя полочанами. В толпе кто-то тихо произнес:

— Каждый человек рождается свободным.

Кажется, голосом учителя-раба произнесены эти слова. Другой голос хриплым шепотом отозвался:

— Людьми нас князь не считает.

Может быть, это вымолвил бродячий однорукий гусляр, зашедший в замок развлечь князя и его придворных и побитый за смелое слово. А может, это сказал старый древоруб с выжженным тавром на лбу — не все ли равно? Толпа на эти слова отозвалась протяжным ропотом, а когда он затих, Алфей громко произнес, обратившись к Рохвольду:

— Этот меч пусть всем твоим рабам возвратит свободу — о том просил я богов, прошу и тебя, княже.

Рохвольд не отвечал. Сейчас не время разговаривать с рабом.

А Владимир вдруг обернулся к толпе, промолвил:

— Здравствуй, руський люд!

И Алфей подал ему свой меч.

От перекладины у ворот падает на дорогу тень человека с заломленной набок головой. От того места вытянутой шеи, где она кажется как бы надломленной, уходит вверх черная черта — черный итог враждебной людям жизни.

Эта тень — все, что осталось от отца Рогнеды.

На пыльных камнях мостовой во дворе лежат почти рядом два бугорка, два сорванных злыми руками цветка, каждый с темнокрасным венчиком вокруг. Один как бы следит за клонящимся к закату солнцем, другой уткнулся лицом в камень, на который его бросили. Оба уже остыли. Это все, что осталось от братьев Рогнеды.

У входа во дворец к деревянной колонне прислонилось изваяние. На беломраморном лице ни мысли, ни чувства — ничего живого. Неподвижен тусклый взгляд ничего не видящих глаз, руки свисают вялыми плетьми, а ноги кажутся вросшими в ступеньку.

Это изваяние — все, что осталось от самой Рогнеды.

Кто-то осторожно коснулся ее руки. Она услышала рядом с собою чье-то дыхание. Медленно подняла веки. Перед нею стоял победитель ее отца. И Рогнеда прозрела, поняла, какую участь предначертали ей боги, кого послали ей в мужья.

Что ж, такова судьба, таков закон, подчиняться которому ее учили с детства. А восставать против высшей воли никто ее не учил, она даже не догадывалась, что такое возможно. Она будет покорной.

И такая же подавленная и глухая ко всему, она опустилась на колени, протянула руку к своему суженому, беззвучно прошептала:

— Подай ногу, княже, я тя разую...

Толпа не расходилась.

Громким голосом, дабы слышали все, Владимир велел выкатить из подвалов несколько бочек меду, резать баранов, ставить на площади столы.

Толпа угрюмо молчала.

— Разве вы не рады, что я избавил вас от незаконного князя? — спросил Владимир.

— Довольны, княже, довольны...

Но когда нестройный гул утих, все услышали спокойно произнесенное в заднем ряду:

— Все одинаково законны князья.

Владимир понял, спохватился: зачем он дал этим людям оружие против князей!

— Да, всех князей надо чтить, — поспешил он поправить себя. — Кто платил князю дань — платите и впредь, а кто был рабом — да будет!

— Среди людей нет рабов, — произнес тот же голос в заднем ряду, а другой голос добавил:

— Боги всех посылают на землю свободными.

Это произнес молодой кузнец, подавший ему меч, и толпа одобрительно зашумела.

— Не так! — резко выкрикнул Владимир и поднял руку с мечом. — Кого боги послали к вам князем, тому и будьте покорны!

— И это не так, — отозвался Алфей. Он вышел вперед, смело стал против князя. — Боги посылают людям не только князей, — произнес он спокойно. — Боги посылают на людей и болезни, и голод, и волков, и огонь. А против злых богов есть и добрые боги, они учат людей, как спасаться от голода, как бить волков и как огонь гасить.

Алфей с достоинством поклонился, неторопливо пошел на свое место. Толпа расступилась перед ним, колыхнулась, точно гладь воды, на которую скатилась еще одна капля — ее теперь не добудешь обратно.

Оторопевший Владимир услышал старческий голос:

— Как теперь скажешь, княже?

И десятки голосов повторили торжествующе:

— Как скажешь, княже?

Не одну княжескую голову срубил уже Владимир. Но можно ли мечом наказывать воду?

На высоком холме над Двиной сошлись лицом к лицу две непримиримые силы. Они приглядывались, оценивали друг друга, как бы пытаясь угадать, сколько у них впереди поединков — и словом, и огнем, и острым булатом...

Владимир слушал ропот своего стоглавого противника и чувствовал себя одиноким на этом холме, как, видимо, одинок был его предшественник. Он глянул на ворота.

Заходило солнце. Тень повешенного быстро удлинялась, расплывалась. Она слегка качнулась, и вот уже покрыла во всю ширину дорогу из замка, и не видно ей конца. По этой тени Владимиру ехать и ехать. Не ляжет ли она проклятием на всю его жизнь, на весь его род? Зачем, зачем он не пощадил Рохвольда, зачем показал рабам, что и князя можно казнить? И где найти таких богов, которые внушали бы людям покорность, которые помогли бы вытравить из их памяти самую мысль о свободе?

Владимир подозвал начальника своей охраны.

— Оставайся здесь наместником, образумляй эту челядь и день, и два, и год, пока не убьешь в ней ненависть ко мне.

Так сказал Владимир, ибо не догадывался, что ненависть, которую он хотел убить в людях, дана им не на год, не на одно даже поколение, а на долгие века, пока не уйдут из истории князья...

Сопровождаемый свитой, князь направился к воротам.

Алфей глядел вслед.

Рохвольд лишил его свободы. Теперь Владимир увозит ту, редкие встречи с которой были единственной радостью Алфея в неволе. Так, может быть, кончилась неволя? Ведь князь едет куда- то очень далеко.

И Алфею начинает казаться, что теперь его судьба снова выпрямится, он вернется в родной лес, выберет в нем еще более глухое убежище, поставит новое селище и пойдет его жизнь по-старому.

Ибо он был слеп и не ведал, что возврата к прошлому нет.