Натан Полянский - Славен город Полоцк

«Господи, прости раба твоего, доброго, но вспыльчивого Ивана, сына Матвея, отпусти ему все его невольные прегрешения, пошли ему богатств неисчислимо, радостей много, счастья до веку, а нас, рабов твоего раба, крепостных мужиков, лютой казнью казни, если против него что недоброе задумаем. Аминь!»

Отец Герасим, которому не впервые приходилось служить подобную «службу» и которого Иван Матвеевич потом щедро одаривал, снова и снова перечитывал слова «молитвы», и все должны были повторять за ним. К концу моления несколько человек упало в обморок, а один молодой повар начал вдруг ругать отборными словами Ивана Матвеевича, отца Герасима и господа бога.

В ту ночь от Ивана Матвеевича сбежало еще два дворовых человека.

Напрасно беспокоился Иван Матвеевич. Если царь и любил кого-то из многомиллионного народа Руси, то именно его, потомственного помещика.

В последнее воскресение марта 1861 года во всех приходских церквах зачитывался манифест царя от 19-го февраля. Иван Матвеевич неделю назад уже присутствовал на подобном чтении для «высшей публики». Но он хотел еще раз испытать благостное чувство облегчения, которое несли для него напыщенно-торжественные слова самодержца всея Руси.

Стоя в трех шагах от отца Герасима, прикрыв глаза, чтобы никакие зрительные ощущения не отвлекали его, он впитывал в себя каждое слово, рожденное разумом царя. Отец Герасим читал медленно, часто запинался не столько по близорукости, сколько по малой практике в чтении, и Ивану Матвеевичу было приятно убедиться, что во многих случаях он довольно точно запомнил и мог бы подсказать содержание последующих фраз.

Детали реформы составили внушительную книгу, называвшуюся «Положения 19-го февраля», и все, в ней сказанное, было проникнуто заботой о том, как бы не обидеть Ивана Матвеевича.

Первые разделы отец Герасим читал с подъемом. В них говорилось, что крепостное право отменяется навсегда и помещики не могут больше продавать и наказывать своих крестьян, вмешиваться в их личную жизнь, запрещать им заниматься торговлей и промыслами, владеть разного рода имуществом... Постепенно голос отца Герасима становился все глуше и невыразительней — шли параграфы, которые незачем было зачитывать крестьянам. Именно эти параграфы доставляли радость Ивану Матвеевичу. Ибо земля, которой он владел, признавалась и впредь его собственностью. Ему, правда, предписывалось выделить крестьянам в надел незначительную часть земли, но многие из них пользовались доныне слишком большими наделами, и избыток Иван Матвеевич имел право отрезать в свою пользу. Он уже давно решил, разумеется, какие именно участки отнимет у крестьян, — заливные луга, недавно поднятые облоги, дороги на выгоны и водопои. Ибо если по «Положению» он обязан оставить крестьянам водопои, то о дорогах на водопои там ничего не сказано.

За свои наделы крестьяне должны будут отрабатывать у помещика сорок «конных» дней в году и тридцать «пеших» дней — Это не так уж плохо. Они совсем освобождались только от внесения дани грибами и ягодами. Что ж, за один грош любой деревенский мальчишка насобирает для Ивана Матвеевича достаточно того и другого. А вот за усадьбу, в которой мужик родился и вырос, он должен внести помещику немалый выкуп, иначе она не будет признана его собственностью. И Иван Матвеевич потихоньку потирал руки и мысленно благодарил того неизвестного сановника, который так удачно вставил в «Положение» этот мудрый параграф. За надел он также получит от крестьян выкуп, вернее — от казны (это, разумеется, надежнее), а уж казна будет взыскивать с крестьянина его долг на протяжении сорока девяти лет. «А хоть и тысячу, мне-то что!» — в мыслях произнес Иван Матвеевич. Кроме того, на протяжении двенадцати лет крестьяне еще остаются «временнообязанными» — не могут уходить от своего помещика.

— Почем же это десятина обойдется? — вдруг спросил кто-то из слушателей, воспользовавшись очередной запинкой отца Герасима. Поп вздрогнул, точно пробужденный ото сна, и едва не выронил книгу.

— Сказано же, — недовольно ответил он, перелистывая страницу назад. — Четверть стоимости надела плати сейчас, а там по шесть процентов в год.

— А рублей, рублей сколько это будет? — нетерпеливо выкрикнул тот же голос, а другой голос позади Ивана Матвеевича, очень знакомый голос, отозвался:

— 81 рубль за десятину. Цена же ей восемнадцать-двадцать рублей.

Иван Матвеевич оглянулся, увидел черную повязку на веснушчатом лице и пожалел, что теперь уж никаких прав не имеет преследовать своего бывшего кучера, даже заставить его замолчать не может. И, будто дразня его, Арсений заговорил:

— С кривдой отпускают мужика. Двенадцать лет от нынешнего дня служи помещику, как прежде. А свобода где?

Десятки слушателей заговорили одновременно. Отец Герасим поднял руку с «Положением», на миг стало тише, но, прежде чем он успел опустить руку, кто-то выкрикнул:

— Не ту книжку читаешь, отче!

— Настоящую выкрали, эту подсунули, — раздался другой голос.

— Жалобу царю писать будем.

— А не подкуплен ли ты, отче? Вчера кум ко мне приходил из Ветрина, сказывал, им совсем не так читали — всего еще две недели у помещика служи, а там забирай себе землю и лес, которыми пользовался.

— Враки все! — громко выкрикнул отец Герасим на той ноте, на которой обычно провозглашал «Алилуйя», и захлопнул книгу. — Не верьте всяким побасенкам. Царская воля — вот она, тут.

Стоявшие рядом с Арсением два мужика подтолкнули его вперед:

— Иди, читай ты!..

Арсений повертел в руках «Положение», бегло просмотрел начало, заключительные строки, убедился, что отец Герасим читал, как написано. Значит, обманул царь мужиков! А Арсений так верил в его справедливость! Неужто книга, действительно, подложная? Арсению вспомнился недавно слышанный рассказ о некоем солдате Буржинском, который якобы добился свидания с царем и получил из его рук настоящий манифест. Все, кому рассказывалось о Буржинском, верили, что так все и было. Арсений сомневался. Но может, и впрямь было?

— Граждане мужики, — возвысил Арсений голос, и мгновенно водворилась тишина, какой не мог добиться поп. — Царь тут велит брать землю у помещика за «установленное вознаграждение», то есть по-справедливому. Как же это получается?.. Десятина хорошего луга стоит двадцать рублей. Так сколько уже мы за ту десятину внесли? Восемнадцать лет помещик владеет сим имением, и не было года, чтоб мы на него не работали сполна по инвентарю. Считай хоть по одному рублю в год наработали за каждую десятину. Значит, еще два рубля ему следуется с десятины. Кто уволоку имеет — плати за нее сорок рублей и забирай всю! А если помещик был лют, то можно ничего не давать...