Пьер Леметр - Зеркало наших печалей [litres]

Два часа спустя стало очевидно: что-то готовится.

В камере кто-то первым произнес вслух то, о чем думали все:

– Они нас расстреляют.

Габриэлю стало плохо, он начал задыхаться.

– Нет, нет, нет, приятель, ты не можешь пойти на расстрел, не прокашлявшись, нужно сохранять достоинство! – сказал Рауль. Он лежал на убогом «ложе» и крутил в руке игральные кости, которые выменял у другого заключенного. Они служили капралу четками и помогали скрывать чувства от окружающих.

Слухи никто не пресекал, и они просачивались из камеры в камеру, краски сгущались, атмосфера становилась все тяжелее. Один заключенный задавался вопросом: «Они не могут расстрелять во дворе сотни арестантов, куда тут девать трупы?» Другой отвечал: «Значит, посадят нас в грузовики и отвезут куда-нибудь подальше!»

Внезапно прозвучала команда:

– С вещами на выход!

Поднялся дикий шум, охранники колотили дубинками по решеткам, открывали двери камер, выталкивали людей в коридор.

– Раз велят взять вещи, значит переводят, – сделал вывод Габриэль, решив, что казнь временно откладывается.

– Или не хотят оставлять никаких следов нашего и своего присутствия, – окоротил его Рауль, кидавший в мешок расческу, мыло, зубную щетку, галеты и белье.

Охранник гнал их из камеры, подталкивая прикладом в спину.

За несколько минут все оказались во дворе. Звучали вопросы без ответов.

На улице, вокруг военных грузовиков, стояли десятки марокканских стрелков и жандармов с оружием наперевес.

Офицер крикнул:

– Любая попытка побега карается смертью! Мы стреляем без промаха!

Арестантов пинками загнали в грузовики, и Рауль оказался рядом с Габриэлем, белым как полотно, жалко улыбающимся.

– Думаю, на сей раз это конец, мой старший сержант.

Для середины дня народу в метро было немного. Половина парижан покинула родной город. Фернан устроился на откидном деревянном сиденье и пристроил вещмешок между коленями.

«Наверное, я странно выгляжу, – думал он. – Жандарм в форме, отправляющийся в дорогу…» Никто не удивлялся… Фернан понятия не имел, зачем его откомандировали в Шерш-Миди, но тревожился по большому счету только о мешке и слегка этого стыдился.

Алиса уехала четыре дня назад, и за это время случилось так много всего, что Фернан и думать забыл о приподнятом состоянии духа и надежде на лучшее, заставившей его доверить жену болвану Кьефферу. Наутро он готов был локти кусать от досады. Все пошло не так, его со взводом отправили на Аустерлицкий вокзал, где тысячи отъезжающих оспаривали места в нескольких поездах, которые, впрочем, могли никуда и не отправиться. Один вагон, битком набитый пассажирами, остался у платформы, другой – у противоположного перрона – неожиданно тронулся, но никто не знал куда. «В Дижон!» – говорил один. «Вовсе нет, в Ренн!» – утверждал другой. Фернан построил свою команду, послал человека на разведку к вокзальному начальству, тот никого не нашел и вернулся ни с чем, едва отыскав своих: их перебросили в другой конец, где случилась потасовка между бельгийскими беженцами и парижанами, жаждавшими уехать в Орлеан.

Фернан пытался оценить размер катастрофы. Тысячи людей пересказывали услышанные по радио новости: «Мсье Дюпон сказал, что боши пообещали отрезать правую руку всем детям, которые попадутся им по пути в Париж». Новость тут же дополнилась невероятными деталями: «Не ладони ребятишкам, а головы их матерям!»

«Дерьмовое время наступило…» – с горькой тоской думал Фернан.

Весь план покоился на одной-единственной надежде, но судьба повернулась к нему спиной: его собственный отъезд не отложили, он стал жертвой миража и чувствовал себя ослепшим шпионом и круглым дураком.

В пятницу удалось дозвониться в Вильнёв-сюр-Луар. В бакалее его сестры был установлен единственный на весь квартал телефон, но работал он плохо – хуже дела обстояли разве что на железной дороге.

Новости оказались непонятными и потому тревожными. Алиса пробыла в дороге сутки, благополучно добралась, но… сразу же снова уехала.

– Уехала… Куда?

– Я должна прервать разговор, – сообщила телефонистка.

– …уехала. Ну не то чтобы уехала, она в…

Связь оборвалась на полуслове. Его сестра не успела договорить фразу – с ней и в обычное время это часто случалось.

Наконец он получил служебное предписание отправиться в Исси-ле-Мулино. Бог все-таки есть! Фернан так радовался, что готов был сплясать.

В восемь утра Фернан застал в Исси чиновников, но в меньшем количестве, чем в первый раз. Скорее всего, сверхштатные служащие, вызванные, чтобы контролировать операцию, сочли более срочной задачей проверить погоду близ Орлеана. Говорят, берега Луары прелестны в июне… Те, кто не заразился туристической лихорадкой, стояли с бледными лицами, переглядывались и с нервической поспешностью распределяли между собой роли. Рабочие (их называли мусорщиками) выстроились перед бригадиром и спокойно ждали указаний. Никто не понимал, зачем всех вызвали в воскресенье.

Рабочих снова заставили расписываться в журнале, у жандармов проверили документы. Все шло хорошо до приезда грузовика, правда, настроение было так себе – работа предстояла тяжелая… У всех входов и выходов поставили по охраннику, несколько контролеров следили за разгрузкой транспорта и загрузкой содержимого мешков в пасть конических бункеров.

Это стало гвоздем программы: сжигали не старые формуляры и ведомости, а деньги, самые что ни на есть настоящие, современные купюры по пятьдесят, сто, двести, пятьсот и тысяче франков! У всех закружилась голова…

Фернан обменялся коротким рукопожатием с рабочим, который два дня назад перекидал на ленту транспортера тонны бумажного хлама. Он тоже выглядел ошеломленным. Его ежемесячная зарплата составляла тысячу франков, один мешок весил порядка сорока килограммов, и даже самый посредственный математик легко подсчитал бы, что за день будет сожжено три или четыре миллиарда франков. Правительство решило отреагировать на приближение немецкой армии весьма патетичным образом – сжечь казну.

Через каждые десять метров стояли контролеры, пересчитывавшие мешки.

Люди, в обычной жизни сортировавшие консервные банки, велосипедные насосы и ящики с апельсинами, с вожделением посматривали на деньги, за которые можно было купить весь завод и платить зарплату еще пяти поколениям тружеников. Хорошо, что человек быстро ко всему привыкает. Сначала у мусорщиков перехватывало дыхание, а к середине дня они не моргнув глазом поднимали на лопаты охапки купюр: в конце концов, этот капитал никогда им не принадлежал…

Только Фернан чувствовал удовлетворение: интуиция его не обманула – первая загрузка была «пробой пера».