Пьер Леметр - Зеркало наших печалей [litres]

Рауль посмотрел на Габриэля: именно этого момента они ждали.

Память обманывала Фернана: крыша часовни Беро не обрушилась, хоть и прохудилась сразу в нескольких местах. Впрочем, защита от дождя не главная забота, двумя первостепенными проблемами оставались еда и гигиена.

Алиса насчитала пятьдесят семь беженцев, но каждый день появлялись новые люди.

– Не беспокойтесь, – говорил с неизменной улыбкой священник. – Раз они появляются здесь, значит Господь указывает им путь.

Казалось, ничто не способно вывести этого человека из равновесия. Когда Алиса впервые переступила порог часовни, он поприветствовал ее и рассмеялся, услышав, что она хочет помогать на добровольных началах.

– Добровольно? Не бывает ничего добровольного, дочь моя. Господь всегда в чем-нибудь да вознаграждает нас!

Алису покорил его неунывающий дух, упорство, находчивость и боевитость… Он успевал повсюду и не боялся, как сам говорил, «испачкать руки в отработанной смазке».

«Иисусу все равно, чистые или грязные руки мы к Нему протягиваем…»

Утром в четверг он трудился у речного притока, на берегу которого, к счастью, стояла часовня: не будь этого, обитателям грозила бы смерть от грязи.

Алиса спустилась к воде и увидела, что священнику помогают человек семь или восемь, следуя его указаниям. Он никогда никого ни о чем не просил, люди приходили сами, стоило ему взять молоток или заступ, причем не только мужчины, но и женщины.

– Можно поучаствовать, святой отец?

– Клянусь честью…

За этим восклицанием всегда следовал смех, священник вообще смеялся по любому поводу, поэтому его обожали ребятишки, вечно крутившиеся у него под ногами и то и дело дергавшие за край сутаны. Он играл с ними в мяч, в прятки и вдруг говорил: «Мы потом еще поиграем, ведь добрый Господь один со всеми делами не справится!» – и отправлялся чинить крышу, лечить раненых и больных, лепить мыло из жира и золы или чистить овощи для супа.

Его день начинался в пять часов, после заутрени, работу он прерывал в полдень ради службы шестого часа и в пять, чтобы отслужить вечерню.

«Знаю, знаю, – говорил он, – мы пропускаем девятичасовую утреннюю молитву и повечерие. Но всемилостивый Господь прощает нас за усердие в работе».

В действительности священник «общался» с Богом гораздо больше времени, чем казалось окружающим. Алиса часто заходила обсудить с ним дела в придел, где он обустроил себе по-монашески суровую келью, и заставала его молящимся, на коленях и с четками в руках.

Три короткие дневные мессы он называл «паузами Иисуса», а все остальное время решал проблемы: доставал продовольствие, инструменты, материалы, присутствовал на заседаниях «остатков» администрации – и всегда смеялся, словно услышал отличную шутку от насмешливого Бога, защитника всех страждущих.

Этим утром он строил туалетную кабину, работающую на ручном насосе (его реквизировали на брошенной ферме).

Подоткнув сутану, он сидел на корточках в грязи, дирижируя действиями помощников. На счет «три» все должны были дружно тянуть, а он кричал:

– Иисус, Мария, ИОСИФ! Иисус, Мария, ИОСИФ!

На каждом «Иосифе» дело продвигалось на метр. Внимание Алисы, как всегда, привлекла дыра на сутане святого отца, круглая, ровная, прямо на груди. След от пули, полученной во время бомбежки, где-то между Парижем и Вильнёвом.

«Моя Библия защитила меня, – объяснял он любопытствующим. – Я всегда ношу ее у сердца».

Он доставал книгу с обгоревшей обложкой, в которой застряла пуля, и она звякала на манер бубенчика, соприкасаясь с крестом. «Я овца, Господь мой пастырь…» Он ни за что на свете не расстался бы с этой покалеченной книгой, спасшей ему жизнь.

– Приветствую, сестра Алиса! – закричал Дезире, не бросая работы. Он стал называть ее так с первого дня, и она не возражала.

Усилия бригады наконец увенчались успехом, святой отец расхохотался, воздел к небу руки, испачканные фекалиями, и закричал:

– Благодарю за этот дар, Господи!

Он продолжал смеяться, отмываясь в реке, потом вернулся к Алисе, и она сообщила:

– У нас четверо новеньких… – Молодая женщина не сочла нужным скрыть тревогу.

– И чем же вы недовольны, позвольте спросить?

Начался их привычный диалог. Алиса говорила, что с такими темпами притока беженцев часовня скоро переполнится и это станет их главной заботой. Он отвечал в том смысле, что «дом Господа никому не отказывает в убежище».

Святой отец приподнял сутану, как юбку, выставив на всеобщее обозрение грязные грубые башмаки, и они поднялись на склон.

– Возрадуйтесь, сестра! Если Господь шлет к нам новые души, значит Он в нас верит! Разве не должны мы чувствовать радость и блаженство?

Ситуация вынуждала Алису думать о материальной стороне жизни лагеря. Накормить всех досыта было очень непросто, хотя беженцы перенимали энтузиазм святого отца и активно помогали добывать продукты. Другой трудноразрешимой проблемой оставалось несоответствие размеров часовни количеству притекающих к ней людей. Продольный и поперечный нефы не могли больше вместить ни одного человека, все вновь прибывшие устраивались на ночлег под открытым небом, не хватало персонала, лекарств и пеленок. Выстиранное белье сушили на веревках, натянутых между деревьями, росшими на старом кладбище, где спали вечным сном тридцать поколений монахов. Другую часть кладбища святой отец объявил столовой: надгробия уложили на землю, превратив их в импровизированные столы.

– Вам не кажется, что это немного… – рискнула спросить Алиса.

– Немного что?

– Нечестиво…

– Нечестиво?! Перестаньте, Алиса, добрые монахи расстались с телесной оболочкой и удобрили ею землю, так с чего бы им отказывать в гостеприимстве голодным? Разве не сказано в Писании: «Из взгляда Твоего сотворишь Ты свет, из Сердца – надежду, из Тела – сад Господень!»

– Откуда это? – спросила Алиса.

– Из Книги пророка Иезекииля.

В тот момент она не стала спорить, но твердо вознамерилась наставить святого отца на путь истинный. Медсестры у них не было, и она взяла на себя медицинские и санитарные заботы. К счастью, тяжелобольных детей и умирающих стариков не было, но здоровье всех беженцев оставляло желать лучшего: голод и лишения нанесли людям непоправимый ущерб.

Она решила заняться делом, но сердце вдруг забилось так часто, как будто готовилось выскочить из груди и взорваться.

Алиса опустила голову, не желая, чтобы окружающие заметили ее состояние. Ей было стыдно жаловаться: разлученные ужасами войны семьи, сорванные с насиженных мест люди, священник, взваливший на себя непосильный труд ради сирых и гонимых, явно страдали сильнее, но держались, значит привлекать внимание к себе просто неприлично.