Саймон Скэрроу - Кровь Рима [ЛП]

— Легче сказать, чем сделать, — сказал Катон. — Во всяком случае, тебе проще. Любой легион был бы горд, если бы у него была твоя мощь, но для такого трибуна, как я, нет места. Лучшее, что я мог получить, — это командование другой вспомогательной когортой. Если только я не понижусь до центурионата.

— Это возможно так, — размышлял Макрон. — Или ты пройдешь всю дистанцию ​​и попробуешь попасть в префекты Египта. Вот это было бы кое-что.

— Это было бы действительно так. — Катон соблазнял себя подобными амбициями в моменты более глубоких размышлений, но не хотел говорить о них из-за опасений, что такое высокомерие может быть использовано против него. Народ Рима, особенно сенаторы, были скованы традициями и считали неприятным для человека низкого происхождения слишком резкое социальное возвышение. Для человека его всаднического ранга высшей должностью, которую он мог достичь, был префект Египта. Эта провинция — житница Рима — стояла особняком и считалась настолько важной для интересов Рима, что ни один император никогда не вручил бы ее одному из членов Сената, который мог бы в этой связи соблазниться еще более высокими амбициями. С другой стороны, как насмешливо размышлял Катон, императоры имели обыкновение создавать свои собственные традиции и нарушать другие по своей прихоти. Если Калигула смог постановить, что его любимая лошадь, Инцитат, была возведена в звание сенатора, тогда все может быть возможным.

Затем его мысли вернулись к его непосредственным заботам, и легкомыслие исчезло, как поле ярких цветов, погрузившееся во мрак, когда темная туча пролетала над ним, скрывая солнце. Он цинично улыбнулся придуманному им поэтическому образу. Он определенно чувствовал себя окутанным черными угрожающими облаками.

— Что смешного? — спросил Макрон.

— Смешного? Немного. Совсем немного, — угрюмо ответил Катон. Он снова задумался, не лучше ли поделиться своими знаниями со своим лучшим другом. Затем он отклонил эту идею. Это только подвергнет Макрона такой же опасности, как и его самого. Лучше подождать, пока миссия закончится. Поэтому он вынул полоску вяленой говядины из своего котелка и начал жевать, чтобы на время предотвратить дальнейшие разговоры.

Макрон добил остатки своей еды, осушил чашу, прижал кулак к груди и громко рыгнул. Услышав звук, Катон и Берниша посмотрели на него, и Макрон поднял руки. — Что? Лучше снаружи, чем внутри, а? В любом случае, мне лучше пойти сделать обход, господин. Парни устали и замерзли, и если кто-нибудь из часовых решит немного вздремнуть, самое время их накрыть. Если я поймаю кого-нибудь из них, они познают мой витис на своих плечах.

Катон мысленно вздрогнул от такой перспективы. Он вспомнил свое время в качестве новобранца и то, как часто он навлекал на себя гнев центуриона Бестии и много дней после этого носил синяки от его командирского жезла. — Хорошо, но как только закончишь, поспи немного.

— И посмотрите, кто это говорит, — усмехнулся Макрон. — Ты выглядишь вполне дерьмово, господин.

— Благодарю за это, — пробормотал Катон.

Выражение лица Макрона стало более серьезным. — Я думаю, уже видел причину этого настроения. В чем дело?

— Ничего такого.

Они молча посмотрели друг на друга, прежде чем Макрон поднял брови.

— Если ты так говоришь. Но…

— Думаю, тебе лучше идти, — перебил Катон.

Макрон пожал плечами. — Наслаждайся. Увидимся утром.

Центурион встал из-за стола и понимающе подмигнул Бернише, прежде чем покинуть палатку, и створки за его спиной соскользнули. Она подождала мгновение, прежде чем заговорить вполголоса. — Похоже, твой друг охотно бы увидел меня в своей постели. Почему ты не хочешь?

— Потому что я не доверяю тебе, моя дорогая. К тому же у Макрона уже есть женщина. Кто-то намного лучше тебя, так что не стоит и думать о его соблазнении.

Она нахмурилась. — Я не женщина легких нравов.

Катон сухо засмеялся. — Как я обнаружил, ты женщина не такой уж и высокой морали.

— Но главное не вовред тебе.

— Нет? — повернулся к ней Катон. — Если бы ты сказала мне то, что знала раньше, то люди Лигеи были бы спасены. Наши парни, которые умерли, беря его штурмом, остались бы живы. Мальчик … Он остановился и перевел дух. — И с самого начала ты могла это предотвратить. Я бы сказал, что любой человек, не чуждый морали, будет жить с этим тяжким грузом на своей совести. Но ты? Сложно сказать. Интересно, сожалеешь ли ты об этом вообще.

Она отвернулась и заговорила тихим голосом. — Я знаю, что сделала, и уже сказала тебе, почему. Больше мне нечего сказать. Если я тебе больше не понадоблюсь, я буду спать на улице.

Не дожидаясь ответа, Берниша встала, взяла меховое покрывало с постели Катона и вышла из палатки, не оглядываясь. Он посмотрел на створки, когда они встали на свои места, и молча продолжил трапезу.

Прошло еще три дня, прежде чем колонна достигла дальнего края горного хребта и спустилась к последней переправе через реку перед столицей Армении. Два фургона были потеряны накануне. У первого из них сломалась ось, и от него отказались по пути. Второй находился в задней части обозного поезда, когда часть дороги провалилась, и повозка, ее возница, несколько раненых и вся упряжка мулов обрушились в ущелье. Если не считать также смерти некоторых из раненых под Лигеей, остальная часть колонны вышла из гор без потерь, но истощенной и голодной, поскольку последние два дня они получали половину пайка.

Впереди река, длинной шелковой лентой, протекала по равнине с богатыми сельхозугодьями. Небольшие усадьбы и поселения простирались к другому горному хребту, туманно-серому вдали.

— Богатая добыча, — ухмыльнулся Макрон, стоя рядом с Катоном, который спешился на минуту, чтобы облегчиться, на обочине дороги.

— Не в этот раз, — возразил Катон. — Мы всего в нескольких днях пути от Артаксаты. Лучше всего, чтобы мы хорошо относились к местным и платили за припасы, если не хотим оказаться в окружении врагов. Я позабочусь о том, чтобы наши иберийские друзья поступили так же.

— Ты сменил мелодию.

— Что?

— Не так давно ты был также счастлив убивать и разрушать, как наш друг там внизу. — Макрон указал далеко вниз по дороге туда, где Радамист и его кавалерия поили своих лошадей на ближнем берегу реки. Он взглянул на Катона. — Изменения во взглядах?

— Что-то в этом роде, — признал Катон, рассматривая раскинувшийся перед ними пейзаж.

Макрон какое-то время наблюдал за ним, удивляясь изменениям, которые он увидел в своем друге в ходе кампании: спад в темное настроение во время атаки и после Лигеи, медленное выздоровление и теперь это сдержанное поведение последних нескольких дней. Он задавался вопросом, не произошла ли какая-то ссора с рабыней? Она казалась Катону достаточно преданной сиделкой, когда он нуждался в уходе. Со своей стороны, Катон, казалось, был доволен ее вниманием и ее компанией, и Макрон предположил, что их отношения зашли гораздо дальше, чем терпение и забота. Или, по крайней мере, так было до последних нескольких дней, когда Катон проявил холодное пренебрежение к Бернише. Макрон решил, что это потеря прекрасной возможности. Его другу срочно нужно было насладиться объятиями красивой женщины. Не требовалось особой степени проницательности, чтобы понять, что Катон все еще смирялся с потерей Юлии. Не то чтобы это было именно горе, скорее противное ощущение предательства всего, в чем он был так уверен в своей жене. Но если получается, что Юлия была хитрой и амбициозной. И Макрон задумался, а не сожалела ли она о своем выборе низкородного мужа. Пока Катон сражался далеко, в Британии, Юлия была погружена в высшее общество Рима со всей его изощренностью, искушениями и интригами.