Семён Васильченко - Не той стороною

— Но Льоле все-таки, пожалуйста, ни-че-го! — умоляюще и настойчиво предупредил Русаков.

— Нет, нет! — в один голос заверили Узунов и Любовь Марковна.

Русаков успокоился. Переменил разговор.

— Скажите, как Леня? Не тяготит вас? не натворил я вам с ним хлопот?

— О, славный такой и восприимчивый бутуз! Нет, нет, Всеволод Сергеевич, мы не отдадим вам его, пока вы не Сможете свободно предстать Перед всеми, называя его открыто своим сыном.

— Спасибо! — растроганно отозвался Русаков. — Пойду попрощаюсь с ним. Зайду к вам, если опять узнаю о какой-нибудь перемене. О придоровской сделке мне нужно будет все заранее знать, чтобы я не столкнулся с ним; может быть, я зайду узнать у вас о его проектах.

— Я узнаю об этом подробней, — пообещал Узунов, — и тогда расскажу.

— Пожалуйста.

— О письме вашем к Ленину ничего так и не знаете? — спросила инженерша.

— Нет! — мотнул головой Русаков.

Он нащел взглядом между игравшими в углу сада детьми Леньку и закружил по аллейкам к сыну. Потом вернулся на минуту проститься с Узуновыми.

Возвращаясь домой, думал о Льоле. Спрашивал сам себя: стоит ли бередить рану, — пройти к Главполитпросвету, когда там кончаются занятия, чтобы хоть издали увидеть дорогую для него женщину.

В этом не было никакого смысла. Это только влило бы в чашу горчайшего из горьких настоев его души каплю отравно-сладкой, но не врачующей и не исцеляющей наркотической приправы. Безумно было глушить себя ядом собственных же чувств. И, однако, Русаков знал, что завтра же он будет стоять у подъезда Главполитпросвета, дождется выхода жены, чтоб до мельчайших подробностей запечатлеть в своей памяти, как она выглядит после всего, что пережила…

И действительно, Русаков в последующие дни несколько раз уходил с завода ранее обычного, чтобы продежурить по получасу у Главполитпросвета. В третье из своих посещений он увидел Льолу. И еще раз убедился он, что без Льолы ему не жить.

Он стоял возле газетного киоска, купив там книжку, и делал вид, что рассматривает заголовки изданий на витрине. Льола вышла, отделяясь от группы других окончивших занятия сотрудников и сотрудниц. С нею шла маленькая особа в кепи и расстегнутой куртке. Левой рукой с портфелем она прижималась к Льоле, а правой, сжатой в кулак, совала с воодушевлением во все стороны, будто изничтожая воображаемых врагов. Льола улыбалась и сдержанным шагом умеряла горячность своей собеседницы. На углу они остановились, чтобы разойтись в разные стороны.

Еще раз разразились смехом, довольным, счастливым смехом людей, плодотворно поработавших за день, пожали друг другу руки. Спутница Льолы аппетитно хлопнула рукой в кисть Льоле, оттопырила вверх козырек кепи и победно зашагала прочь, а Льола с тихой улыбкой повернула в сторону Мясницкой.

Русаков зашагал следом за ней, и земля у него под ногами горела. Он разрывался от тоскливого желания догнать жену, взять за руку и бежать с ней на край света.

Но он сдерживался и только жадно ловил взглядом каждое ее движение.

А Льола шла, светясь улыбкой, гордая сознанием собственной трудовой самостоятельности, и так довольно попирала ногами асфальт тротуара, будто все на улице ей радостно салютовало.

Она дошла до трамвая на Мясницкой и остановилась ждать вагона.

Русаков также остановился, мысленно прощаясь с ней. Подумал, есть ли у него мелочь на трамвай. Сжал рукой в кармане брюк несколько болтавшихся там монет, сделал нерешительное движение, чтобы достать их, и разжал руку. Хотел броситься к остановке и отступил. Выдохнул во вздохе тяжелого отчаяния весь остаток силы, провел рукой по лбу.

В это время очередь, в которой была Льола, втолкнулась в вагон, молодая женщина вошла на площадку, и вагон ушел.

Русаков опустошенно сник, провожая его взглядом, и безрадостно пошел домой.

Стебун ни на одну минуту не сомневался, что Льола будет его женой.

По Льоле видно было, что она ждет от него слова о их будущем и тревожно волнуется.

Стебуну оставалось только условиться с Льолой о встрече для решающего их судьбу разговора.

Именно для этого пришел Стебун к Льоле тогда, когда Диссману вздумалось явиться в отдел, под предлогом чтения черновика протокола.

Увидев тогда, что момент для разговора об интимных делах неудачен и что к Льоле липнет Диссман, он переменил намерение и ущел, рассчитывая переговорить с Льолой в ближайшие дни. Но следующий день оказался у него загруженным работой в издательстве и непредвиденными встречами с партийцами, недовольными установившейся политикой и задумавшими новый сговор. А затем ему пришлось залезть по уши в горячие фракционные дела.

Стебун оказался одним из столпов той группы, которая считала, что партийное руководство пошло по неправильному фарватеру.

С момента последнего оппозиционного выступления прошло уже порядочно времени, и стало казаться, что в дальнейшем никаких трений возникнуть не может. Но как раз в это время попытка ударить по единству партии нашла себе место еще раз и тем опасней она отдалась в низах, что была предпринята на партийном съёзде представителями партийной организации одной из советских столиц. На этом съезде группа делегатов выступила как одно целое, противопоставляющее себя большинству съезда.

Съезд сделал попытку пресечь дальнейшее дерганье партии. Его постановлениями партия сказала, что она не допустит подрыва своего единства. Были немедленно приняты организационные меры, обеспечивающие это единство. Переназначения и массовая переброска нарушавших дисциплину сеятелей раскола, казалось, исправляли несколько положение. Руководителям нового выступления оставалось смириться.

Но это уже не зависело от их воли.

Стебун, до сего времени не порывавший связей с своими единомышленниками, которые уже однажды атаковали партийный центр по другому поводу, сделал попытку посвоему отнестись к событиям. Он решил взять на себя посредничество между участниками каждой из выступавших когда-нибудь против партийного центра групп и содействовать их объединению для общего выступления.

Фракционный блок склеился, и казалось, что очередное выступление против отсортировавшегося в результате прежних внутренних потрясений ядра руководителей партии обещает успех бунту, затевавшемуся теперь общим фронтом всех недовольных. Одним из обстоятельств, которое могло благоприятствовать выступлениям, были изменения, происшедшие за это время в самой московской организации.

Секретарем губкома теперь был не Захар, семь раз примерявший прежде чем что-нибудь сделать, а двигавший силу на силу и сталкивавший их одна с другой прямолинейный партийный практик, рабочий Влас. Районные секретари также в большинстве были новые. Прежние губкомщики работали в низах или находились в провинции. Часть их, оторвавшись от партийной среды, стала отставать, теряя связь с тем, что происходило в организации. Новые работники только входили в дело.