Семён Васильченко - Не той стороною

— Ну что ж, я пойду.

— Иди тогда к председателю кооператива, а потом мы еще поговорим о наших собственных делах. Надо нам об обмене квартиры поговорить, потому что, кажется, я уеду…

— О! — изумился Николай.

— Завтра — будем говорить, пока иди к Бухбиндеру. Русаков все свои надежды возложил теперь на встречу с гостем Полякова. Тот, сам того не зная, мог его спасти.

Товарищу Шаповалу в Москве приходилось действовать не в первый раз. Тут надо со всех сторон зайти, не одну пружину нажать, чтобы своего добиться. И Шаповал с первого же дня бился по своим делам. Встречи с такими же, как он сам, колотнючими людьми. Атака в Электросельстрое на оперативно-производственный отдел. Налет на хозорганы, чтобы урвать у них все, что может потребоваться для заводика. Труднее было это, чем тогда, когда он приезжал по фронтовым делам, но все же кое-что удалось.

Утром у Полякова чаепитие. Пришел и Русаков поговорить с постояльцем.

Шаповал разгулялся. В платке на столе вынутые из корзины десятка полтора яиц, в банке — сливочное масло беспорочной деревенской фабрикации, рядом — щедро расположилась обувная коробка, наполненная свежекрошеным жирножелтым сухумским табаком, кувшин меду, пахнущий в пику московскому климату такой степной благодатью из подсолнечников, маков и гречих, что присутствующие на мгновение чувствовали себя на солнцепеке юга. Шаповал сам ел и был готов всех обкормить благами своего дорожного запаса; чувствуя, что его дела устраиваются, он качал от удовольствия головой, после того как проглатывал кусок прослоенного маслом и медом житняка, и с веселой рекламой оповещал:

— Жить на белом свете, товарищи… эх! лучше, чем дома!

Товарищи — Поляков и его мать, уборщица, деловито уплетали яства и угощали с своей стороны чаем постояльца.

— Кушайте еще стаканчик, товарищ.

— Пей! — поощрял Поляков.

И мать и сын бросились подать Русакову стул.

Русаков поблагодарил, попросил не беспокоиться, сказал, что пришел только на минутку.

Шаповал дернулся к нему, заставив его подсесть к себе:

— Едем, товарищ Русаков?

Русаков мгновение помедлил и встал, подавляя в себе возбуждение.

— Я хочу ехать, товарищ Шаповал, и обещаю, что буду работать, как законтрактованный. Но вы знаете, что кроме знакомства с вами у меня там некуда приткнуться, хотя бы для того, чтобы переночевать. А я хочу там поселиться с одним ребенком. Недавно у меня умерла сестра, и от ней остался у каких-то соседей ребенок — сын. С сестрой я связан обещанием. Вопрос — поможете ли вы мне устроиться с квартирой, с нянькой и не боитесь ли, что я не отработаю всякую заботу обо мне?.. Если думаете, что помочь мне не грешно, то навек обяжете меня. Я поеду. А решите, что я не стою этого, говорите…

— Едемте, товарищ Русаков.

— Поможете устроиться?

— Целый дом у кого-нибудь оттяпаем, если надо будет, — поднялся Шаповал, возбуждаясь, — только не показенному и не поспецовски лишь бы работать… Вот в чем штука! Возьмите работу и так и этак, чтоб чортиками в глазах завод задвигался. И дневать и ночевать в нем… А квартира и прочее — это будет!

— Так что же, — решил Русаков, — за ребенком и ехать, пока вы еще в Москве, или прежде побывать у вас?

— Ребенок где?

— В Одессе.

— Я пробуду здесь еще дней пять. Возьметесь вы помочь мне тут хлопотать пока?

Шаповал в Электросельстрое добывал материал и мастеров.

Русаков подумал о том, что Узунов ему не откажет в содействии, если это понадобится. Твердо пообещал:

— Возьмусь.

— Вот… Потом вместе поедем в Георгиевск, водворим вас и уначалим на заводе, а оттуда съездите в Одессу. Так ладно будет?

— Хорошо, товарищ Шаповал. Сделаю теперь все, что надумаете вы или партия… Куда хотите и как хотите. С завтрашнего дня к вашим услугам, можете располагать мной.

— «Услугам» — давайте не выражаться так стихо-творно… Вы живете тут же?

— Да.

— Я зайду.

Русаков ушел от Полякова с вспыхнувшей надеждой на будущее. Теперь надо было кончать с Файманом, Калашниковыми, войти в дела Шаповала и быть наготове… Скорее тянись, время!

Магазин сдан. Пирожники переселены. Дела комендатуры «Централя» переданы Николаю Калашникову.

В первые же дни приезда Шаповала из Электросель-строя выписана командировка инженеру и двум монтерам, направляемым в Георгиевск для производства работы по включению завода на энергию городской станции. Ha-днях инженер и старший монтер будут там. Для Полякова Шаповал взял командировку себе на руки, чтобы ехать одной компанией с ним и Русаковым.

Трое работников — в загородке жесткого, со скрежетом рвущегося вперед полусотместного вагона расположились по плотным, как предбанный гардеробник, нумерованным лазам полок. Первые ночь и день — без особой общительности, а на второй вечер — с развязавшимися языками.

Не может оставаться самим собой Поляков, если он и сам не вытрясет перед каждым из копилки души все, что занимает там сколько-нибудь видное место, и других не заставит кипятиться в азартных спорах.

Поляков той же антрацитной породы, что и Шаповал, только со своими особыми заковыками. Грубое, просоченное испорченной от дурного воздуха кровью лицо, ядовитый бегающий взгляд. Весь сляпан природой, будто она ковыряла таких по сотне в один прием, лишь для счета, только бы сбыть с рук. Но выдумками, необоснованным фантазированием и жаждой мешаться во все — переполнен. Чего и не знает — говорит, лишь бы ошеломить воображение своих слушателей.

Поляков завел знакомство со всеми почти едущими в соседних загородках, ввязывался сам в разговор, лишь представлялся случай.

Он пустил в расход принадлежавший Шаповалу остаток сухумского табаку, угощая им нескольких красноармейцев, приглашенных из соседней загородки. Один конопатенький пехотинец щегольнул особой фокусной зажигалкой, высекавшей огонь пулеметным речитативом искр. Зажигалка произвела впечатление, пошла по рукам, вызвала размышления.

Заинтересовалась оживлением среди парней занимавшая четвертое место в загородке остроносенькая бабка, крестьянка с какого-то хутора на Черноморском побережьи. Подсел находившийся в вагоне мужичонко-беспризорник, житель тех краев, в которые теперь направлялись москвичи. Это был полукрестьянин-полубатрак, которого удачная поездка воодушевила, так что он бодрился и смотрел, блаженно каждому в глаза. Он возвращался от Калинина, к которому ездил хлопотать о своих делах, а заодно и с просьбами от какого-то комбеда.

Русаков и Шаповал сперва или мечтали или дремали, каждый думая о своем, на верхних полках, а поддавшись оживлению в нижнем этаже загородки, перевернулись на животы и, выставив головы, стали слушать разговор.